Шапка

На этом месте он сам себя остановил, перечитал написанное и удивился. С ним и раньше бывало, что он писал, находясь как бы не в себе, но обычно это все-таки имело какое-то отношение к разрабатываемому сюжету. А тут получилась какая-то чепуха. Выкривив обе губы в выражении, означающем крайнюю озадаченность, Ефим покачал головой и сунул лист под кипу лежавших справа от машинки старых черновиков. Именно этот текст дал повод критику Сорокину сказать, что талант Рахлина не был оценен по достоинству. Но надо сказать, что и сам Ефим свое сочинение тоже не оценил. Поэтому, вставив новый лист, он опять принялся сочинять что-то про капитана Коломийцева, который стоял на штормовом ветру и придерживал рукой шапку, чтоб не слетела.

Он заметил, что опять написал слово "шапка" неосознанно. Разозлился на себя, шапку вычеркнул и вписал фуражку с выцветшим "крабом".

Капитан Коломийцев стоял на штормовом ветру и придерживал рукой форменную фуражку с выцветшим "крабом".

Это было значительно лучше. Но одного капитана Ефиму было мало, надо было сразу же вводить в действие главного героя, который проходил как раз (зачем проходил, Ефим еще не придумал) мимо капитана Коломийцева.

- Доктор! - окликнул его капитан.

- К вашим услугам, сэр! - весело откликнулся доктор и по привычке старого интеллигента приподнял шапку.

- Тьфу! - сплюнул Ефим и в досаде хлопнул себя по колену. Да что ему дались эти шапки!

Он вынул и этот лист и собирался заправить следующий, когда раздался телефонный звонок.

- Слушай,- сказал Баранов,- я твою "Лавину" прочел, это гениально.

Такого Баранов еще никогда не говорил, Ефим просто опешил и не знал, что сказать. Впрочем, он тут заподозрил, что в оценке содержится какой-то подвох, и переспросил Баранова, что он имеет в виду.

- Я имею в виду твой роман "Лавина",- повторил Баранов.

- Но ведь ты же двадцать минут назад сказал, что ты роман не читал.

- Двадцать минут назад я его не читал, а теперь прочел.

- Баранов,- застонал Ефим,- оставь меня в покое. Ты же знаешь, что я по утрам работаю. ("В отличие от некоторых",- хотел добавить он, но не добавил.)

- Ну, смотри, как хочешь,- сказал Баранов.- Я хотел тебе высказать свое мнение... Дело в том, что роман талантливый...

Все-таки произнесенный эпитет звучал так заманчиво, что, даже предчувствуя каверзу, Ефим трубку не положил.

- Роман гениальный, но сильно затянут,- гнул свою линию Баранов.

- Почему же это затянут? - насторожился Ефим.

- Ну вот давай разберем. Возьмем самое начало: "День был жаркий. Савелий Моргунов сидел за столом и смотрел, как жирная муха бьется в стекло". Потрясающе!

- Ну да, это у меня неплохо получилось,- застеснявшись, признал Ефим.

- Не неплохо,- стоял на своем Баранов,- а потрясающе! Великолепно! Но слишком мрачно.

- Мрачно?

- Очень мрачно!

Эта оценка была приятна Ефиму, потому что в глубине души он всегда хотел написать что-нибудь мрачное, а, может, быть, даже непроходимое.

- Ужас как мрачно,- повторил Баранов. - Но на этом надо и кончать. И так все понятно. Лето в разгаре, солнце в зените, жара невыносима, а окна закрыты. Савелий сидит, муха бьется в стекло, пробиться не может. Савелию жарко. Он изнывает. Он смотрит на муху и думает, что он вот так же, как эта муха, бессмысленно бьется в стекло. И ничего не выходит. А к тому же жара. Он сидит, потеет, а муха бьется в стекло. Кстати, он кто, этот Савелий?

- Прораб,- осторожно сказал Ефим.

- Так я и думал. Тем более все ясно. Жара стоит, муха бьется, прораб потеет. Материалов не хватает, рабочие перепились, начальство кроет матом, план горит, премии не будет. Прораб потеет, настроение мрачное, муха бьется в стекло. Он понимает, что жизнь не удалась, работа не клеится, начальство хамит, жена скандалит, сын колется, дочь проститутка.

- Что ты за глупости говоришь! - завизжал Ефим тонким от оскорбления голосом.- Кто колется? Кто проститутка? У меня нет никаких проституток.

- Да что ты расшумелся,- сказал Баранов.- Какая разница, кто у тебя есть, кого нет. Я так додумал, довообразил. Ты должен читателю доверять, оставить ему простор для фантазии. Зачем же ты пишешь шестьсот страниц, когда все ясно с первой строки?

- Ничего тебе не ясно! - закричал Ефим еще более тонко.- У меня вообще не бывает никаких наркоманов и никаких проституток. Я пишу только о хороших людях, а о плохих не пишу, они меня не интересуют. А прораб у меня вообще старый холостяк.

- А-а, педераст! - обрадовался Баранов.- Тогда другое дело. Тогда все приобретает другое значение. Он сидит, он потеет, муха бьется в стекло...

Ефим не выдержал, бросил трубку.

Он хотел опять вынести аппарат, но тот зазвонил у него в руках.

- Лысик,- зажурчала трубка Кукушиным голосом,- совсем забыла сказать, чтобы ты до обеда никуда не уходил. Из прачечной должны привезти белье.

- Хорошо,- сказал Ефим и стал ждать сигналов отбоя. Его краткий ответ Кукушу удивил.

- Квитанция на столике перед зеркалом,- сказала она, чтобы услышать опять его голос и понять, что с ним.

- Хорошо.

- Лысик,- встревожилась Кукуша,- ты чем-то расстроен?

- Нет.