Шара

Как человек, незнакомый с инженерией, я чаю, что писательский труд где-то поблизости от этой науки, а в моменты особой гордости размышляю о том, что куда выше.

Также хочу коснуться темы того, что временная пропасть между нами и имперской обителью наших героев не так огромна, как может показаться, поэтому не стоит их считать непохожими на нас самих и важничать. Присмотревшись к баловню Гулявину, можно с легкостью угадать в нем портрет амбициозного и бесстыжего современника, а в чертах прославленного господина Салевича – актуальный накал тщеславия. Поэтому, вчитываясь в строчки, можно отыскать множество любопытного и объясняющего человеческий нрав.

За сотню страниц до конца вашему вниманию представлена пьеса. Этот жанр в наше подвижное время называют неактуальным, но от этого он не перестает быть живым и теплым. Мне, как автору, он близок и приятен. Я обрекаю вас его полюбить. Наша пьеса слезлива и прекрасна, особенно та её часть, когда всё устроено особенно плохо. В окончании слезы обернутся счастьем на радость женской половине внемлющих. Мужчины же по праву закатят глаза, но, будь они вольны над собой, разразились бы куда смелее.

Я желаю вам полюбить эти произведения еще и потому, что каждое из них, за исключением последнего, которое по праву считается законченным, будут иметь продолжения, и именно от вашей сердечной привязанности зависит то, какими они станут. Думая громче и желая отчетливее, вы сможете подсказать мне, как излечить душевные раны графа и унять тревоги господина Салевича, что неизбежно научит его облекать свои порывы в более изящные строки.

С любовью, Ваша София Осман.

Записки графа Гулявина

Глава I

Дорогая моя графиня!

Любовная лихорадка не дает мне покоя. Прошлой ночью я мотался до утра, мучаясь страшной бессонницей, напоминая себе маятник, и… мечтал.

Мечтал о Вас! Вы, Вы – причина моего зыбкого равновесия, симптом моей невыразимой печали. Глубокая и неизлечимая тоска упекла меня в узилище. Я – заключенный. Я обезличен. Я забыт.

Эта ядовитая изоляция изводит меня. Я живу и не живу, я скован пудовыми кандалами безысходности.

Разлюбезная моя Графиня, малейшего Вашего намека будет достаточно для успешного моего противостояния арестантской жизни. Уверен, я смогу покинуть железную клетку, не дожидаясь правосудия.

Милая Александра, я чувствую свою вину и полон запоздалого раскаяния.

Сквозь туман воспоминаний выхватывается то одно, то другое и прилипает, примиряясь с новым грехом.

Удивленно шепчу: «Тоже мне?» – и виновато соглашаюсь принять от Вас любое.

Пусть так. Готов виниться во всем, на что укажете, желая доказать душевные перемены, к которым Вы так часто призываете.

Я мечтаю о Вас, как о прелестном пристанище, которого у меня никогда не было.

Вы прекрасны, мудры, восхитительны и горды. Я же ничтожен и, к своему стыду, неутомим.

Мое воображение мучается картинами союза горячих сердец, окрашенных ликованием от невероятных возможностей двух гибких тел.

Всё, что я хочу, это Вы.

Если на секунду Вы представите всё то же, что и я, наши мысли объединятся в мечте и заменят зыбкую иллюзию жизнью, приблизив нас к совместной задумке.

Отзовитесь моей просьбе! Испытайте этот прием и убедитесь в его результате, который непременно случится.

Почувствовав вашу чувственную настроенность, я подхвачу ее и никуда не выпущу, сделаюсь главным героем ваших телесных мук на радость своей тоскующей душе.

Прошлая ночь была ужасна и вместе с тем значима: вместо привычной сырой темницы я оказался в пыточной камере, один на один с коварным палачом. Под аккомпанемент злобного веселья мучитель скрупулезно разматывал мои нервные узлы и бросал их в бурлящий котел, где уже кипело вырванное из меня сердце.

Он лихорадочно вылавливал из кипятка мои потроха, тряс ими и развешивал нервные ниточки на штанге, вблизи воротников и рубашек, выстиранных Палашкой накануне.

Ближе к рассвету я окончательно обессилел и сдался. Остановив любое сопротивление, я обрел покой и понял истинный смысл этой коварной задумки. Помню, как лежал на полу у кровати и рассматривал предрассветную серость за окном. Но знали бы Вы, какую неземную благодарность я испытывал тогда к своему истязателю! Моя душа ликовала, ведь я переосмыслил свою раскованность, свою разгоряченность. Уничтожив мое тело, мой мучитель, сам того не ведая, сделал для меня невероятное благо.

Я понял: я испытываю предвкушение! Рождаемые чувства влекут эмоции, которые более никогда не повторятся, ведь всё прочее я нареку послевкусием.

Я самонадеянно затрепетал и уже собрался поделиться с палачом своими мыслями и поблагодарить.

Однако в рассветную дымку налаженный было контакт испорчен Сёмкой, петухом.

Этому известному разбойнику незнакомо примерное поведение. Его громкий крик разнесся над имением раньше положенного. В отчаянии я схватился за голову, вскочил и начал нервно прохаживаться по комнате оттого, что моя догадка, не получившая подтверждения и поддержки, поблекла.

Ажиотаж не отпускал до самого обеда, тело требовало ясности.