Шардик

Властная сила работорговца разливалась вокруг, словно паводковая вода, мощным своим напором сокрушая и ломая волю всех остальных. Изнуренные голодом и лишениями дети, проведшие ночь в руинах и даже не помышляющие о побеге, с обычной покорностью подчинились Горлану. Выбираясь из развалин и шатко ковыляя к Геншеду, они явственно ощущали, что исходящие от него волны зла сегодня еще темнее и яростнее, чем когда-либо прежде. Теперь, когда планы обогащения рушились, он дал полную волю своей лютой жестокости, которую прежде отчасти сдерживала надежда на прибыль, и расхаживал среди мальчиков, наводя смертный ужас своим горящим безумным взглядом. Кельдерек выполз на карачках из укрытия, где провел ночь, и почувствовал, как эта самая сила поднимает его на ноги и влечет к работорговцу, ждущему у пруда. Зная волю Геншеда, он стоял смирно, пока Горлан приковывал цепью его запястье к запястью патлатого паренька с затравленно бегающими глазами. Потом этого мальчика приковали к следующему, а того — к следующему за ним, и в скором времени все были скованы одной цепью. Кельдерек не задавался вопросом, почему Горлан вернулся или по какой причине погиб Лаллок. Подобные вещи, теперь понимал он, не нуждаются в объяснениях. Они и все остальные явления в мире — голод, болезнь, страдание, боль — происходят по воле Геншеда.

Скрепив последний наручник, Горлан поднял голову, кивнул и отступил назад. Геншед стоял в набирающем силу утреннем свете и тихо улыбался, трогая пальцами острие ножа.

— Ну что, мы идем? — наконец спросил Горлан.

— Приведи Раду, — приказал Геншед, показывая ножом.

Лесные звуки вокруг них — птичий щебет и жужжание насекомых — становились все громче. Один мальчик покачнулся, схватился за соседа и упал, увлекая за собой еще двоих. Геншед не обратил на них внимания, и дети остались лежать на земле.

Раду стоял рядом с Кельдереком. Покосившись на него, Кельдерек увидел, что вся поза мальчика выражает ужас, о котором он говорил накануне: плечи сгорблены, опущенные руки стиснуты в кулаки, губы плотно сжаты.

— Доброго тебе утречка, Раду, — вежливо промолвил Геншед.

Простой палач, к которому приводят некогда изысканного господина, теперь бледного от страха, сломленного и осужденного на казнь, само собой, не может исключить из своей работы личное удовольствие и природную склонность к жестоким развлечениям. К нему в руки попала настоящая редкость: беспомощный, но все еще вменяемый образчик тех, кому он служит, завидует и льстит, кого боится и при каждой удобной возможности надувает. Случай поистине счастливый, и, чтобы получить все возможное наслаждение, действовать нужно неторопливо, с глумливой учтивостью, шутовски подражая вычурным манерам знати.

— Сделай мне одолжение, Раду, помоги Горлану убрать труп с глаз долой, — сказал Геншед.

— Черт, долго мы еще?.. — заорал Горлан, но осекся, встретив взгляд работорговца.

Повернув голову с молчаливого разрешения Геншеда, Кельдерек смотрел, как два мальчика с трудом приподнимают жирное окровавленное тело и полуволоком тащат обратно через порог, о который Лаллок запнулся перед смертью. Когда они вернулись, Геншед шагнул вперед и мягко взял Раду за плечи.

— А теперь, Раду, — произнес он с безмятежной веселостью, — приведи сюда Шеру.

Раду неподвижно уставился на него.

— Ее нельзя трогать! Она больна! Возможно, умирает! — Он на мгновение умолк, а потом истерически выкрикнул: — Вы же знаете!

— Ну-ну, успокойся. Поди приведи Шеру, Раду.

Для Кельдерека в его затуманенном оцепенелом состоянии не существовало ни звуков утра, ни полуразрушенных каменных хижин, ни леса вокруг. Сколько хватало глаз, воды потопа покрывали разоренную, опустошенную землю. В меркнущем свете дня ливень с ровным плеском стучал по бурой воде, все поглощающей и уничтожающей. И пока он смотрел, крохотный островок, которым был Раду, рассыпался и исчез под кипящей желтой пеной.

— Поди приведи Шеру, Раду, — очень спокойно повторил Геншед.

Кельдерек услышал плач малышки еще прежде, чем увидел Раду с ней на руках. Девочка вырывалась, и он с трудом ее удерживал. Рыдания перепуганной Шеры почти заглушали голос мальчика, пытавшегося ее успокоить.

— Раду, Раду, не бросай меня! — в полубреду кричала она. — Раду, я не хочу в Сонную лощину!

— Тише, голубушка, тише, — бормотал Раду, неловко сжимая малышку, чтоб не вывернулась из рук. — Мы идем домой. Я же тебе обещал, помнишь?

— Мне больно, — проскулила Шера. — Отпусти меня, Раду, мне больно!

Она уставилась на Геншеда неузнающим взглядом, слабо ковыряя пальчиком коросту у ноздрей и пуская слюни по грязному подбородку. Потом внезапно пронзительно вскрикнула, явно от боли, и выпустила на мальчика струйку мутной белесой мочи.

— Дай ее мне, Раду, — велел Геншед, протягивая руки.

Кельдерек увидел жадно блестящие глаза работорговца, похожие на глаза гигантского угря, выпученные над разинутой широкой пастью.

— От нее слишком много шума, — прошептал Геншед, возбужденно облизывая губы. — Дай ее мне, Раду.