Шардик

— Да ты не хуже меня знаешь. Дети, на хрен не нужные своим мамашам, никогда не знавшие своих папаш, они сызмалу мыкают горе, а потом в один прекрасный день их продают за сорок мельдов, лишь бы спихнуть с рук, — как продали меня, — и для многих из них это лучшее, что с ними случилось, если не считать смерти. Рабы… да они с рождения были рабами, разве нет?

— В таком случае куда, по-твоему, они сейчас отправятся?

— Откуда мне знать, черт возьми? — раздраженно прорычал Горлан, немного напомнив себя прежнего. — Не удивлюсь, если в Сонную лощину. И вообще, отстань от меня. Я тебя не боюсь.

Забыв на берегу лесу с наживкой, Кельдерек поковылял обратно к хижине Дирионы. На пороге его встретила Мелатиса, одетая в свой йельдашейский метлан с брошью-эмблемой.

— Эллерот приходил, — сообщила она. — Бан собственной персоной. Пригласил нас на ужин и выразил надежду, что самочувствие позволит тебе явиться. Кроме нас, никого не будет, и он очень хочет увидеться с тобой, судя по чрезвычайной настойчивости приглашения, граничащего с приказом. — После паузы она добавила: — Эллерот немного подождал здесь, вдруг ты вернешься, ну и я… я воспользовалась случаем рассказать о наших с тобой отношениях. Скорее всего, он и без меня все знал, но тактично сделал вид, будто впервые слышит. Я поведала, как оказалась в Зерае, и рассказала про Бель-ка-Тразета. Он поинтересовался, что мы собираемся делать дальше, и я объяснила — попыталась объяснить, — что значит для нас смерть владыки Шардика. Я сказала, что ты твердо положил не возвращаться в Беклу.

— Вот это хорошо, — обрадовался Кельдерек. — Ты разговариваешь с ним и ему подобными вполне непринужденно, у меня так никогда не получится. Он напоминает мне Та-Коминиона, а с ним я всегда робел и терялся. Эллерот может нам помочь, но просить я не стану. Хотя я обязан ему жизнью, мне решительно не хочется предоставлять ни одному из йельдашейцев возможность сказать, что мне еще повезло остаться в живых. Но… но…

— Но что, милый? — спросила Мелатиса, легко касаясь губами его продырявленного уха.

— Ты недавно сказала, мол, бог укажет нам, что делать дальше, и у меня такое ощущение, что что-то важное произойдет еще прежде, чем мы покинем Тиссарн.

— Что именно?

— Не знаю, — улыбнулся Кельдерек. — Ведь это ты у нас ясновидящая жрица Квизо, а не я.

— Я не жрица, — серьезно возразила девушка.

— Тугинда сказала иначе. Впрочем, ты сама сможешь спросить у нее завтра вечером, да и у Анкрея тоже, коли на то пошло.

— «Знаете, сайет, барон, он завсегда говорил…» — начала Мелатиса, очень похоже изображая своего верного слугу, но умолкла на полуслове. — Ну ладно. А вот и Дириона. Давай-ка я переменю тебе повязку. Чем ты там занимался на реке, что так перепачкался? Не идти же к Эллероту в таком виде…

«До чего же приятно, когда комната хорошо освещена», — подумал Кельдерек, наблюдая, как слуга Эллерота зажигает лампы и выметает золу из очага. Со дня своего ухода из Беклы он впервые находился в помещении, где было так светло после наступления темноты. Конечно, яркие лампы не высвечивали ничего, кроме грязной, нищей обстановки (саркидский бан занимал похожую деревянную хижину на берегу, с двумя голыми комнатами на одном и другом этаже), но такое обилие света наглядно свидетельствовало о том, что Эллерот, как и следовало ожидать, привык проявлять по отношению к своим гостям щедрость, граничащую с расточительством, причем без всякого расчета на ответную услугу, судя по тому, что собравшееся общество состояло всего-навсего из Кельдерека, Мелатисы, Тан-Риона, еще одного офицера и Раду. Мальчик, хотя все еще бледный и изнуренный на вид, разительно изменился, как меняется музыкант, начиная играть на своем инструменте. Точно в старой сказке, несчастный малолетний раб вновь превратился в наследника саркидского бана, в юного аристократа, с самого детства наученного глубоко почитать своего родителя, учтиво обходиться с его офицерами, с молчаливым вниманием слушать разговоры старших и во всех отношениях соответствовать своему званию и положению. Однако никакого высокомерия в нем не проявилось: он с искренним волнением поговорил с Кельдереком о детях-рабах и погребальной церемонии на берегу, а когда слуга Эллерота, нарезав мясо для своего однорукого господина, собрался таким же образом обслужить и Кельдерека, Раду остановил его и сам взялся за нож со словами, что такая услуга ничто по сравнению с тем, что Кельдерек сделал для него.