Шардик

— Нет, по реке. Нам повезло, что у нас есть водный путь из северных областей. Провинция наша все еще дикая, хотя уже не такая глухая, как раньше. Там и сям мы основываем поселения, хотя детей никогда не посылаем в опасные отдаленные местности. По пути в Кебин есть детская деревня, вы через нее пройдете. Пока что она небольшая — десять старых солдат и их жены опекают около сотни детей, — но мы собираемся ее расширить, как только земля там начнет давать урожаи побогаче.

— Меня удивляет количество детей в вашем городе, — сказал Сиристроу. — Похоже, их здесь очень много — они работают на пристани, я видел, и на строительстве товарных складов. Такое впечатление, что добрых две трети населения здесь дети.

— Да, так и есть — примерно две трети.

— Значит, они не все потомство местных жителей?

— А, так про детей вам еще не рассказали? Ну да, конечно, вы же совсем недавно в городе. Они прибыли сюда из разных уголков страны — из Беклы, Икета, Теттита, Дарая, Ортельги, даже из Терекенальта. Это все дети, по той или иной причине потерявшие родителей или семьи. Боюсь, многих из них просто бросили. Никто не принуждает их селиться здесь, но для многих это лучше, чем нищета и лишения. Жизнь у нас нелегкая, но, по крайней мере, они чувствуют себя нужными и полезными, а это само по себе очень им помогает.

— А кто их присылает сюда?

— Я поддерживаю связь с самыми разными людьми, которые так или иначе работали на меня, когда я… э-э… жил в Бекле. И бан Саркида оказывает нам большую помощь.

Сиристроу невольно почувствовал легкое отвращение: очевидно, молодой губернатор, страстно увлеченный торговлей, развивает провинцию и строит здесь порт, пользуясь трудом обездоленных сирот.

— И какой срок они обязаны у вас отработать?

— Они никому ничего не обязаны. Они вольны уйти, если захотят, но большинству идти некуда.

— Значит, они не рабы в полном смысле слова?

— Они рабы, когда прибывают сюда: рабы сиротства, рабы чужого равнодушия и даже жестокости. Мы стараемся освободить их, но зачастую это очень непросто.

Сиристроу начал улавливать связь между этим и тем, что среди всего прочего говорила ему хозяйка дома немногим ранее.

— Это имеет какое-то отношение к владыке Шардику?

— А что вам известно о владыке Шардике? — удивленно спросил губернатор.

— Ваша жена упоминала о нем и о празднике в его честь. Кроме того, перевозчики на плоту пели песню: «Шардик умер за детей». Мне бы хотелось узнать побольше о культе Шардика. Я интересуюсь подобными вещами, и, вообще-то, я… э-э… учитель, можно сказать.

Губернатор, задумчиво взбалтывавший вино в своей чаше, поднял глаза и улыбнулся:

— Вот уж кем мне никогда не стать. У меня язык плоховато подвешен, но, по счастью, для служения владыке Шардику мне особого красноречия не требуется. Мое учение состоит просто-напросто в том, что на свете не должно быть брошенных или несчастных детей. В конечном счете только от этого зависит судьба мира, ведь дети — наше будущее. Если в мире не останется несчастных детей, за будущее можно не тревожиться.

Он говорил со скромной уверенностью горного проводника, рассказывающего путешественникам об ущельях и пиках, которые хорошо знает, сколь бы дикой и пустынной ни была местность. Сиристроу понял не все сказанное, но затруднился сформулировать уточняющие вопросы на чужом языке, а потому вернулся к словам, прозвучавшим минутой ранее.

— Вы сказали «рабы сиротства и чужого равнодушия» — что это значит?

Губернатор встал, медленно подошел к окну и устремил задумчивый взгляд на реку и пристань. Наконец он заговорил, неуверенно, с запинками, и Сиристроу с удивлением понял, что прежде этому человеку редко выпадал случай (если вообще выпадал когда-нибудь) выразить свои мысли на сей счет.

— Дети… они рождаются от взаимной любви и наслаждения… во всяком случае, так должно быть. И богу угодно, чтобы они росли… ну, образно выражаясь, водонепроницаемыми, как крепкие челны… способными работать и резвиться, получать и отдавать, смеяться и плакать. Рабство — подлинное рабство — начинается тогда, когда у них отнимают возможность быть цельными. Никому не нужные, обездоленные и брошенные — да, они самые настоящие рабы, даже если сами не понимают этого.

Сиристроу не испытывал желания углубляться в тему. Одно дело — проявить вежливый интерес к чужеземным верованиям и обычаям, и совсем другое — выслушивать пылкие излияния непросвещенного человека.

— Но возможно, среди брошенных детей есть и вполне довольные жизнью?

— Кто из них сказал вам это? — спросил губернатор, столь забавно изображая неподдельный интерес, что Сиристроу невольно рассмеялся.

Тем не менее он напряженно соображал, как бы поделикатнее положить конец неприятному разговору. Он сам его затеял, задав вопрос, и просто резко переменить тему было бы неучтиво. Лучше всего, пожалуй, сначала затронуть какую-нибудь другую сторону вопроса, а потом незаметно направить беседу в более приятное русло. Искусство дипломатии преимущественно состоит в том, чтобы не задевать чувства собеседников.

— Так вы говорите, Шардик был медведем?