Шарко

Шарко обмакнул губы в кофе. Или у этой женщины были не все дома, или он никогда ничего не поймет в современном искусстве. А скорее всего, и то и другое.

– Я знаю, что вы думаете, – улыбнулась ему Боньер. – Что я сумасшедшая.

– Я пытаюсь понять, какова цель, вот и все.

– Вы полицейский, человек приземленный, это нормально. Но искусство всегда было призвано преступать грань. Когда я использую мечехвоста для живописи, я преступаю грань, потому что убиваю живое и ценное существо, но этот мечехвост выражает себя гораздо полнее через мои произведения, и некоторым образом посредством моих картин он защищает интересы всех остальных мечехвостов. Я работаю над живым и через живое, я создаю коммуникацию с ним. Вы понимаете?

Шарко кивнул без особого убеждения, потом указал на многочисленные книги:

– Вы специалист в вопросах крови, насколько я вижу.

– Профессиональный гематолог наверняка квалифицированнее меня, но, скажем так, я интересуюсь историей крови. Я люблю прикасаться к ней, чувствовать ее и использовать для живописи. Синяя кровь мечехвостов притягивает взгляд, как магнит. Синяя, потому что содержит в основном медь, а не железо, как наш человеческий гемоглобин. Это необыкновенные животные. Они существуют на земле пятьсот миллионов лет, пережили семнадцать ледниковых периодов и массовые вымирания. Вы знаете, сколько стоит четверть литра их крови? Более десяти тысяч евро. Синее золото, которое интересует фармакологические лаборатории, потому что оно способно убивать любые типы вирусов, ведь у мечехвостов нет иммунной системы. А я ею пишу, что навлекает на меня громы и молнии экологов.

Еще один способ преступить грань, – подумал Шарко. Он вернулся к своему расследованию и распаковал картину – ту, на которой женщина стояла лицом к крокодилу.

– Такого типа картина вам о чем-нибудь говорит?

– Да, конечно. Художницу зовут Мев Дюрюэль. Она всегда вписывает свои инициалы в полотна. Посмотрите, вон там «М», прячется под контуром головы крокодила. И… «Д»… Надо немного поискать, но оно обязательно скрыто где-то в рисунке. Мев Дюрюэль всегда очень искусно использовала буквы алфавита, включая их в живописную ткань.

Шарко ушам своим не поверил. За какие-то десять минут он не только узнал имя автора картин, украденных Рамиресом, но и обнаружил, кому адресовалась надпись «Pray Mev». Выяснил ли он наконец личность большого красного дьявола? Главы клана? Это женщина? Он показал другие произведения, используя фотогалерею в своем телефоне.

– Да, да, узнаю, – подтвердила Боньер. – Вы расследуете что-то связанное с ней?

– Скажем так: ее работы тесно связаны с расследованием. Она живет во Франции? Я могу с ней встретиться?

Биохудожница хмыкнула. Она поставила свою чашку с чаем на угол стола и вылила остатки из чайника в горшок с растением.

– Можете, да, но только в дебрях какой-нибудь психиатрической лечебницы или иного специализированного заведения, могу вам точно сказать. Насколько я знаю, у Дюрюэль жесточайшая шизофрения…

Слово захлопнулось, как волчий капкан, на горле Шарко. Потому что затрагивало его лично, отсылало в болезненное прошлое. С другой стороны, он не видел, каким образом шизофреничка, запертая в специализированной больнице, могла быть связана с их делом.

– …Единственным ее способом самовыражения остаются хорошо известные в среде биоискусства картины, которые, кстати, покупаются по неплохим ценам некоторыми любителями. Человеческие существа перед лицом опасности или смерти, с очевидной беззаботностью не желающие реагировать на угрозу… В этом есть что-то завораживающее.

Она указала на следы на полотне:

– Она работает пальцами. Мазки резкие, яростные, они накладываются друг на друга в хаотическом беспорядке. В такой манере письма нет любви. Дюрюэль выражает только внутреннее страдание, она дробит материю, отбрасывает ее. Менструальная кровь – это интим, глубины себя, но в то же время это разрушение, темная, почти черная жидкость, отторгнутая телом, состоящая из отходов. Это кара, унаследованная от Евы, согласно Библии. Когда-то женщинам в период менструаций запрещалось заходить в церковь. Это проклятая кровь, которая во времена Плиния Старшего губила урожаи и убивала пчел.

– Значит, ее картины…

– Да, как если бы художница отрицала то, чем является по сути, свою собственную природу. Но вот что странно и притягательно: сама жестокость уравновешена спокойствием персонажей перед лицом смерти, судя по их умиротворенному виду.

Шарко ничего больше не понимал, переходя от радости к разочарованию. Он попытался связать разговор с расследованием:

– Вы знаете, почему она пишет такие сцены и как давно?

– Все, связанное с Дюрюэль, очень загадочно. Ее происхождение, причины существования этих полотен, странный дар писать менструальной кровью, сами сцены поединка или вызова. И еще головы, развешенные по деревьям. Признаюсь, я не слишком вдавалась в изучение ее личности. Но вам ничто не помешает пойти в больницу, встретиться с ней и с врачами.

– Так я и сделаю.