Шарль-Луи Монтескье. Его жизнь, научная и летературная деятельность

Успех, казалось, был обеспечен, как вдруг дело приняло дурной оборот. Тот самый Турнемин, с которым Монтескье имел ссору и из-за которого разошелся с кружком аббата Олива, обратил внимание Флери, как оказалось, не читавшего «Персидских писем», на некоторые особенно резкие места книги, касающиеся королевской власти и папы. Кардинал Флери вознегодовал. Академики, уже собравшиеся для выборов, узнали, что кардинал накануне сказал: «Выбор, который намерена сделать академия, не может быть одобрен ни одним честным человеком». Слова первого министра произвели свое действие, и сейчас же в среде самих академиков недовольные кандидатурой Монтескье подняли головы, повели враждебную ему агитацию и заговорили о тех местах «Персидских писем», которые задевали саму академию. Однако маршалу д'Эстре, стороннику и другу Монтескье, удалось добиться резолюции, по которой выборы, за неявкою достаточного количества членов, были отложены на 9 дней. Маршал надеялся за это время как-нибудь поправить дело. Монтескье, однако, был сильно недоволен и огорчен случившимся; он подумывал уехать из Франции и говорил, что за границей сумеют лучше оценить его заслуги, чем на родине. Маршал предлагал было вознаградить его пенсией, но Монтескье, будучи вообще человеком расчетливым и даже несколько скупым, возмутился этим и отказался наотрез. «Я не делал низостей, – писал он, – а потому не нуждаюсь для своего утешения в милостях». Наконец, было устроено свидание между Монтескье и Флери, в результате которого отношение кардинала к новому кандидату в члены академии переменилось в лучшую сторону. Что произошло между ними, неизвестно, но, во всяком случае, весьма вероятно, что Монтескье пришлось если не отречься от некоторых мест своей книги, то немного покривить душой. Вольтер передает даже, что Монтескье успел за эти дни выпустить новое издание «Писем», в которых он изменил места, неприятные Флери; но его свидетельство, ввиду всегдашнего его враждебного отношения к Монтескье, вряд ли можно принять за совершенно достоверное. Как бы то ни было, после этого Монтескье был выбран в члены академии, хотя противники его не слагали оружия до последнего дня, и он благодаря этому получил довольно значительное количество черных шаров. По обычаю, после принятия в члены академии Монтескье произнес речь, предметом которой было восхваление заслуг его предшественника Сази, а также – Ришелье и Людовика XIV. Не забыт был и Флери.

Странно, должно быть, звучали похвалы Королю-Солнцу в устах автора двадцать второго «персидского письма»!

Добившись, таким образом, того, что двери академии открылись перед ним, Монтескье не особенно ревностно посещал ее заседания. Впрочем, оно и понятно: для него вступление в академию было лишь вопросом честолюбия – не более; а заседания Французской академии уже. и в то время не отличались ни особой живостью, ни особым интересом. Не связанный более ничем, Монтескье решил отправиться путешествовать, чтобы узнать на месте быт и учреждения других стран, что было ему необходимо для его главного труда, – в это время «Дух законов» уже стал целью его жизни.

Мы так надолго остановились на перипетиях мелочной личной борьбы друзей и врагов Монтескье и на тех приготовлениях, которые ему пришлось сделать, чтобы попасть в члены академии, потому что они, по нашему мнению, лучше всяких общих рассуждений характеризуют общество и время, в которое жил Монтескье, а также и потому, что при подобной мелочной борьбе и мелких уколах самолюбию лучше всего сказывается характер человека. Если мы при этом заметили, что Монтескье не чужд был недостаткам своего времени, что он при случае шел на сделки с самим собою в угоду сильным мира сего, то не следует забывать, что рассуждавшее о свободе общество его времени было еще насквозь пропитано привычками, приобретенными в Версале.

Нет, в нем много было гордости и сознания собственного достоинства, если он решил отказаться от солидной пенсии, чего не сделало бы большинство его современников, и серьезно говорил об оставлении Франции. Ведь, предлагая Монтескье в виде утешения за неудачи пенсию, герцог д'Эстре, его друг, не хотел оскорбить его.

Значит, в нравах того времени было утешаться подобным образом. Вольтер при случае пускал в ход прямую лесть, Бюффон, когда Сорбонна стала к нему придираться, отрекся от всех еретических мест своей книги и сам смеялся потом над этим.

Чтобы пользоваться каким-либо влиянием во Франции XVIII века, необходимо было быть принятым в высшем обществе, а оно не терпело в своей среде людей, слишком резко выделявшихся своими поступками, и налагало свою печать на всякого соприкасавшегося с ним человека.