Шарль Перро

Как, Боже, ты велик с всенощною десницей!
Награду дал Ты мне за тяжкие труды;
Рабыней я слыла, когда была девицей,
Посуду мыла я, терпела все беды.

Не презирала я любовников поклона,

В объятья страстные кидалась часто к ним…
И сделалась женой безногого Скаррона,
Который рифмой жил, как телом я своим.

Он умер — и уж жар хладел в моей крови,

Толпа поклонников с холодностью отстала;
Как вдруг один герой шепнул мне о любви.

Святошею ему себя я показала,

Не слушала его я нежного напева, —
Пред адом струсил он… и вот я — королева!

Здоровье короля всегда вызывало определенные опасения у медиков. Излишества, нездоровый образ жизни привели к тому, что Людовик, которому еще не было полных сорока девяти лет, начинал чувствовать первые признаки старости. В 1686 году двор был испуган серьезной болезнью короля. У него сделалась фистула. Болезнь казалась тем более опасной, что хирургия в то время находилась еще в зачаточном состоянии. Хирург короля Феликс, искусный врач своего времени, в продолжение целого месяца почти безвылазно оставался в главной городской больнице, где делал опыты над несчастными больными, которых к нему привозили из всех госпиталей Парижа. Когда он уверился, что приобрел некоторый опыт в искусстве делать эту операцию, он сказал королю, чтобы тот готовился. О болезни короля, впрочем, никому не было известно, кроме четырех особ: госпожи де Ментенон, Лувуа, Феликса и дофина. В это время готовился союз европейских государств против Франции, и известие о том, что король по причине опасной болезни не может встать во главе армии, могло ободрить его врагов. Поэтому в то самое время, когда состояние короля вызывало серьезные опасения, супруга дофина получила приказание не прекращать своих приемов и давать балы, как будто король был совершенно здоров.

Во время операции госпожа де Ментенон стояла у камина. Маркиз Лувуа держал короля за руку. Дофин стоял в ногах, а Феликс бегал, суетился, приготовляя все нужное.

Операция прошла успешно: король даже не вскрикнул и по окончании ее показался придворным. Таким образом, Франция узнала о выздоровлении своего монарха в одно время с известием о его болезни.

Шарль от имени Академии горячо поздравил короля с выздоровлением и лично вручил ему приветственный адрес.

В этом году Шарль публикует в Париже свою поэму «Святой Павел». Но, главное, он работает над книгой — может быть, самой важной книгой в своей жизни, которую начал несколько лет назад и в которой последовательно доказывает приоритет живого французского языка над мертвой латынью, — «Параллелями между древними и новыми в вопросах искусства и наук».

Одна из первых записей гласит:

«…Когда у „древних“ находят плоские и банальные места, говорят: вот она, сама естественность, вот столь трудная легкость и драгоценная простота, которую могут почувствовать и в полной мере оценить только первостепенные умы; когда попадаются темные и невразумительные места, в них видят выражение высших усилий человеческого разума и божественные глаголы, в таинственный смысл которых нам не надо проникнуть. Когда же дело касается „новых“, происходит обратное: естественное и легкое рассматривают как низменное и пошлое, а благородное и возвышенное объявляют напыщенной галиматьей. Это чрезмерное пристрастие к „древним“ сказывается даже и в том, что все цитаты из древних авторов произносят громко и торжественно, будто это слова совсем другого рода, чем те, что пишут ныне, а цитаты из новых авторов — обыденным тоном, без всякого пафоса…»

Книга пишется медленно, но страницы заполняются. Шарль находит все больше доказательств своей теории и неправоты своих главных оппонентов — Расина и Буало.

Книга о борьбе «древних» и «новых» выйдет в свет еще нескоро. Она слишком серьезна, она требует слишком много сил. Шарль же решает нанести удар по своим противникам как можно раньше. Его главная цель — привлечь на свою сторону короля.

И он задумывает написать поэму о короле — о его уме, его решительности, его мудрой государственной политике, его военных талантах. Несомненно, королю должно понравиться сопоставление его с «древними» героями, ибо он, Перро, сумеет показать, что никакие античные мудрецы не сравняться мудростью с королем, и никакие античные поэмы и трагедии не в силах отразить величие французского монарха.

И с первых строк — удар по «древним». Ему нравилось то, что он придумал для начала своей поэмы: