Шарль Перро

«…В тот же вечер, как мы прибыли, нам взбрело в голову попробовать экзаменоваться сейчас же, и когда мы в десять часов вечера постучали в дверь, разговаривавший с нами через окошечко лакей, узнав, что мы хотим, спросил, с собой ли у нас деньги. Получив положительный ответ, он впустил нас и пошел будить докторов (их было трое), которые явились нас спрашивать в квадратных колпаках, надетых поверх ночных чепчиков. Глядя на них при слабом свете свечи, терявшемся во мраке под сводами этого помещения, я представлял себе, что вижу Миноса, Факуса и Радаминта, пришедших экзаменовать призраков. Первый из нас, которому был задан вопрос, который я не запомнил, дерзко и бойко ответил на него и наговорил по этому поводу кучу всякой ерунды, которую мы учили наизусть. Затем ему задали другой вопрос, на который он не ответил ничего путного. Затем были опрошены двое других, и ответы наши были ничуть не лучше. Однако доктора сказали, что уже более двух лет они не экзаменовали таких талантливых молодых людей, которые бы знали столько, сколько знаем мы. Думаю, что звон наших монет, которые слуга пересчитывал за нашими спинами, пока мы экзаменовались, повлиял на то, что они признали наши ответы наилучшими из многих».

«На следующий день после экзамена, — продолжает Перро — осмотрев церковь Святого Креста, бронзовую фигурку Орлеанской девы на мосту и множество хромцов, оказавшихся в городе, мы поехали назад в Париж. 27-го числа того же месяца (июля. — С. Б.) мы все трое были зачислены адвокатами».

* * *

О начале своей адвокатской карьеры Шарль Перро писал в «Мемуарах» так:

«Я изучил и очень хорошо выучил, хотя и без учителя, „Институции“ с помощью комментариев Боркольтена. „Институции“ — это замечательная книга, и ее единственную я бы хотел оставить из романского права. Было бы неплохо сжечь все другие книги по юриспруденции, дигесты, кодексы и особенно папки с приговорами, которые вовсе не являются лучшим в мире средством по уменьшению числа процессов.

Я довольно успешно защитил два дела, но не потому, что я их оба выиграл, поскольку поражение или победа в деле редко зависят от адвоката, а потому, что те, которые меня слушали, выглядели весьма довольными, особенно судьи, в частности, господин Добре, королевский судья по гражданским делам. Он даже просил меня прикрепиться к Шатле (местность во Франции. — С. Б.), обещая, что я получу от него самое доброе расположение, которое может пожелать адвокат. Может быть, я и последовал бы его совету, но братья отбили у меня охоту к профессии адвоката, и я заметно потерял к ней интерес. Для этого был весьма существенный повод: дело в том, что мой старший брат, очень искусный адвокат (Пьер. — С. Б.), прекрасно знающий свое дело, обладающий остротой ума и судейским красноречием, как никто из его коллег, не достиг почти ничего в своей профессии; он многого стоил, но не заставил ценить себя. Я думал, что и со мной будет то же самое и даже еще хуже; кажется, я не ошибся».

Главная же причина, по которой Шарль бросил столь удачно начавшуюся адвокатскую практику, заключалась в том, что вскоре, через несколько месяцев после получения диплома, умер его отец. Более никто не настаивал на его работе адвокатом. Да и сам мир судейских людей, законников не мог увлечь его. Два десятилетия спустя в «Мыслях» Блеза Паскаля Шарль Перро найдет точное изображение этого мира:

«…Я убежден, что почти все судейские поступки совершаются под натиском воображения. Ибо самый яркий разум в конце концов сдается и следует, словно своим собственным, тем правилам, которые он своевольно и повсеместно вводит. Французские судьи отлично знают это таинственное свойство воображения. Потому-то им и нужны красные мантии и горностаевые накидки, в которые они кутаются словно пушистые коты, и дворцы, где вершится правосудие, и изображение лилий — вся эта торжественная бутафория. И не будь у лекарей чудесных одеяний и туфель без задка, а у ученых мужей — квадратных шапочек и широченных мантий, им не удавалось бы одурачивать мир, ну а противостоять столь внушительному зрелищу люди не способны. Если бы судьи и впрямь могли бы судить по справедливости, а лекари — исцелять недуги, им не понадобились бы квадратные шапочки: глубина их познаний внушала бы почтение сама по себе».

* * *

Вскоре после совершеннолетия Людовика (5 сентября 1651 года ему исполнилось тринадцать лет) принц Конде объявился в Бордо, который стал центром нового мятежа. Сюда стекались сторонники мятежного принца, отказавшегося присягать на верность королю. Среди них были граф Фуко дю Дуаньон, бруажский губернатор, который имел в своем распоряжении все побережье, начиная от Ла-Рошели до Ройона, герцог Ришелье, принцесса Конде, герцог Ангиемский, герцогиня Лонгвиль, старый маршал де ла Форс.