Шарлотта Джейн Остин

Всеобщие надежды оправдались: беседа продолжалась за восхитительным лососем-тайменем, за ним последовали фрикандо из телятины и пирог с гусиными потрохами, приготовленными поистине великолепно. Перемена блюд продолжалась — их было множество, самых разнообразных, соответствующих столь торжественному моменту, вплоть до того, что стол был застелен свежей льняной скатертью, когда были поданы фрукты, сложенные пирамидками на подносах, не считая непрерывного потока желе и засахаренных фруктов и конфет. Подобные излишества, имеющие целью подчеркнуть достаток леди Денхэм, производили впечатление.

Хозяйка долго и серьезно размышляла над распределением мест за столом. Она без колебаний усадила подающих надежды молодых джентльменов между собой и своей новой подругой, миссис Тернер. Чем меньше будет компания, тем лучше.

Что касается нашей героини, то ее посадили несколько на отшибе, так что ей не пришлось говорить спич; правду сказать, за столом ее было почти не слышно. Артур Паркер, также персона незначительная, присоединился к ней, где и обнаружил себя в счастливом окружении других молодых леди: мисс Ламб, обеих мисс Бофорт, мисс Бреретон и мисс Хейвуд. Соответственно моменту, он проявил недюжинное красноречие, обращаясь к своей аудитории, и не преминул вновь пуститься в рассуждения по поводу физических упражнений. Его поведение ясно показало, что в молодом человеке кипит энергия. Сегодня вечером это стало очевидным.

Шарлотта попыталась следить за ходом его рассуждений. Однако надо признать, что мысли ее витали далеко, пока он разглагольствовал, а взгляд ее неизменно возвращался к обществу, собравшемуся на другом конце стола. До нее доносились обрывки разговора. По мере того как сменялись вина и разливались по бокалам, в чем особенно усердствовал любящий пошутить сэр Эдвард, речь последнего становилась все громче. Посчитав своим долгом перед теткой поразить их знаменитую гостью своими знаниями, он пустился во все тяжкие.

Шарлотта посмотрела на Сидни Паркера, сидящего в своей обычной расслабленной позе этакого эпикурейца, внимавшего собравшимся со слегка изогнутой бровью, — выражение его лица должно было означать, что он искреннее наслаждается поэтическими экскурсами сэра Эдварда. Пребывая в явном изумлении, он сохранял некоторую отчужденность, даже отрешенность, чем разительно отличался от себя раннего, каким Шарлотта запомнила его. Кивая головой в нужных местах, он почти не вмешивался в разговор.

Что до миссис Тернер, то она теперь приветствовала каждое отступление от правил, предпочитая слушать, а не говорить. Она призналась, что поражена выступлением сэра Эдварда. Он с готовностью читал стихи своих любимых поэтов — Скотта, Байрона, Бернса, которые пользовались шумной известностью в то время. Именно тогда, когда его слушательница благосклонно внимала ему, он решил воспользоваться моментом. Ошеломленная, она услышала свои собственные стихи, причем в великолепном исполнении.

— Уважаемая леди, — начал он, — даже среди произведений таких бардов, которые поведали нам больше правды, чем вы сами, я отмечаю ваше стихотворение «Моей лире»! Как вам удалось описать нашу — нет, судьбу каждого мужчины! — После этого он негромко, но с чувством, процитировал:

Тот, кто внимал этим серебристым тонам,
Тот, кому принадлежит сама муза,
Тому, кто способен удивляться
моей искренней привязанности
И тому, что мое сердце находится в твоей власти?
Ты — который благословил каждый час,
Чтобы мы с тобой никогда не разлучались.

И он продолжал далее, пребывая в восторженном состоянии. Каждая строчка, которую читал сэр Эдвард, воплотилась сейчас в сидящей перед ним леди. Он видел в авторе саму душу произведения, настоящую интимность, сулящую неземное наслаждение. Он смотрел и видел исследователя душ человеческих! Разве не проживала она каждый час в своем искусстве?

Миссис Тернер слушала его с растущим чувством неловкости. Разумеется, подобно всякому автору, она с радостью воспринимала похвалу в свой адрес, готовая выслушивать свои творения, срывающиеся с губ такого читателя! Тем не менее подобная лесть и даже низкопоклонство, с которыми она столкнулась здесь, показались ей чрезмерными — более того, абсурдными и нелепыми. Как мало понимал этот молодой человек!

По большей части то, что она написала, отражало ее меланхолию, разочарование, сожаление о потере. Ее ощущение правды имело мало общего с героинями ее романов. Точнее, не имело вообще ничего общего. И если бы ее мировоззрение было изложено должным образом, ей о многом бы еще хотелось сказать. А вот теперь ее обожатель выжидающе взирал на нее. Ей оставалось только принять его горячие похвалы.