Шарлотта Джейн Остин

— Это не имеет особого значения, дорогая сестренка, — откровенно признался он, — я не намерен оставаться здесь надолго. — Несколько успокоившись, он продолжил: — Шарлотта, ты, наверное, почти ничего не знаешь о тех многочисленных переменах, которые произошли в нашем Уиллингдене за последнее время? Только представь себе, наши ближайшие соседи, сэр Годфри и леди Марлоу, и даже молодой Фрейзер, который только недавно вступил в права владения — и который до сих пор только и делал, что бесконечно разглагольствовал о традициях и внешних приличиях, о намерении укрепить свое положение, об оказании услуг семействам, которые зависели от него, — все они покинули нас! Эти наши друзья упаковали чемоданы и увезли своих супруг за океан, в Америку! Мы даже толком не знаем, куда. И они не одиноки. Куда ни обратишь свой взор, везде люди уезжают из страны! А тем временем наш собственный отец предается тяжким размышлениям. Он во всем видит только приближающийся упадок и разрушение. Незнакомцы вторгаются в его общину, и он не устает поражаться их невежеству, в том что касается нашего образа жизни. Отец приходит в отчаяние от «улучшений», происходящих поблизости. Он пребывает в весьма расстроенных чувствах. Шарлотта, признаюсь тебе в одном: я вижу, как то, что было раньше, рушится. И именно это подвигло меня на поиск чего-то другого, иного образа жизни. Однако сколь бы мучительным ни оказалось это решение для меня самого и для нашего дорогого семейства, другого пути нет. Слишком многое изменилось, сестренка, с окончанием войны теперь, когда корсиканец больше не угрожает нам. Мы сами выпустили демона из бутылки! Наша торговля почти замерла, а провизии все меньше, и она все дорожает. Пустой желудок заставляет протестовать даже самых достойных из нас. Я не могу себе представить, что мы могли бы процветать в провинции, как это было когда-то! Шарлотта, мне ведь не нужно говорить тебе о том, с какой грустью и тоской размышлял я о происходящем, прежде чем решился уехать? Чем больше я раздумывал, тем меньше мне казалось, что я способен найти выход. Что, в конце концов, может предложить мне Лондон? Мне, деревенскому пареньку, привыкшему к играм на свежем воздухе?

Тут он со смехом воскликнул:

— Сколь неисповедимы пути судьбы! Дорогая, милая сестра, ты ведь помнишь, что с самого детства я чрезвычайно увлекался нашими деревенскими видами спорта. Если бы мне дали возможность поступать по-своему, если бы нам не приходилось так много времени и внимания уделять хозяйству и нашим славным родителям, я бы целыми днями не слезал с коня, с раннего утра до позднего вечера, в любую погоду. Ты и сама должна помнить те времена, когда наш дорогой папочка брал нас, Хейвудов, на лошадиные бега на дерби? Ах, какие чудесные перемены произошли после этого в его сыновьях! После того самого первого зрелища бегов в Эпсоме, я, например, поклялся последовать примеру этих чемпионов, испытать такой же триумф. Ты сама наблюдала, как я внимательнейшим образом просматривал газетные отчеты о скачках и приклеивал на стену рисунки лошадей-победителей. Я никогда не уставал от этого вида спорта. Вспомни, Шарлотта, как я обожал старого чемпиона, Хайфлайера, вспомни мою привязанность к Ноблю и всех этих замечательных лошадей, которыми мы так гордились. Они были блестящими скаковыми лошадьми, лучшими, о которых только может мечтать настоящий наездник. Никто не превзошел их ни до, ни после! Это было таким представлением, что в списках дерби были вычеканены их славные патриотические имена: Адмиралы Нельсоны, Веллингтоны или Ватерлоо — и никто не мог с ними сравниться!