Шарлотта. Последняя любовь Генриха IV

Сердце в нем было еще молодо, как в то время, когда под большими вязами Нерка он учил Флоретту азбуке любви, молодо, как во время мадам де Сов, булочницы Сен-Жан и прекрасной Коризандры. Это сердце, которое он сто раз отдавал и брал назад, которое он растратил понемножку на дороге и крошки которого пятьдесят четыре известные любовницы разделили между собою, пылало, как в двадцать лет, и сохранило его физиономии кое-что от весеннего огня.

Слава составляла для него ореол. Все помнили победителя при Арке и Иври, любовника прекрасной Габриэли, того, кого политики называли восстановителем французской монархии, народ – отцом, того, который столько любил и которого столько любили…

При виде его сердца у всех девушек бились, губы улыбались и все прекрасные глаза старались встретиться с его взором.

Нужна была только искра, чтобы зажечь в Генрихе огонь, который тлел, но не угас под пеплом времени. Тогда он танцевал и соперничествовал в силе, веселости, увлечении, молодости с самыми блестящими кавалерами при дворе; тогда он забывал тяжелые неприятности правления и мрачное горе супружеской жизни, тайную вражду Марии Медичи, самовластие Кончини, проповеди отца Котона.

Но сколько страшных пробуждений, когда подагра, эта неумолимая посланница, являлась напоминать ему права возраста, когда, пригвожденный к кровати, он слышал шум празднеств, на которых распоряжались итальянцы, когда между Сюлли, коннетаблем и несколькими прежними друзьями он оставался лицом к лицу со старостью, одиночеством и политикой…

В пятницу утром государь, чувствовавший ночью боль в ноге, встал очень не в духе.

Он послал за Сюлли в Арсенал и сидел несколько часов, запершись с ним, потом приказал, чтобы к нему позвали Бассомпьера, как только тот придет в Лувр.

При дворе один Бассомпьер имел способность развлекать короля. Бассомпьер знал все, вмешивался во все, без него не было ни праздника, ни любовной интриги, он был самый развратный, самый тщеславный, самый хвастливый и самый нескромный из всех волокит.

Когда Генрих увидел после целого часа ожидания растрепанную голову лотарингца, он вздохнул с глубоким облегчением.

– А! Вот и ты наконец… Я уже тебя спрашивал двадцать раз, не правда ли, Легран?

Герцог де Бельгард, стоявший за креслом короля, холодно и величественно наклонил голову, насколько позволяла его высокая и широкая манишка.

– Ну войди же, – продолжал Генрих, – что торчишь там на одной ноге, как журавль… Рассказывай скорее, почему ты так поздно явился сегодня в Лувр? Я чую какое-нибудь приключение; ты мне кажешься очень бледен!..

– Хорошо, кабы приключение… Я целую ночь мерз…

– Мерз?.. Однако ты, кажется, не таков, чтобы оставить свой плащ в руках красавицы.

– Увы, государь! Я не видал ни красавиц, ни дурнушек… У меня нынешнюю ночь не было другого общества, кроме лихорадок.

– Лихорадок! – заворчал с досадой хриплый голос, как будто выходивший из спинки большого кресла. – Сколько же их было? Пять, шесть, семь или больше?

Бассомпьер с любопытством посмотрел в ту сторону, откуда раздался этот голос, и громко расхохотался.

– Мне не нужно спрашивать, кто прячется за этой высокой спинкой… Это добрый Малерб, величайший поэт прошедших, настоящих и будущих времен, самый несносный педант от Парижа до Меца!

– Милостивый государь, я не педант! – вскричал Малерб, вставая и покраснев от гнева. – Но я люблю, когда говорят правильно.

– Хороша шутка! Разве я говорил не по-французски?

– Нет… Когда говорят по-французски, говорят – лихорадка, а не лихорадки, потому что лихорадка бывает одна, а не несколько.

– Все говорят – лихорадки.

– Это оттого, что все говорят дурно!..

– Полно, – перебил король, у которого этот спор вызвал некоторую веселость, – не деритесь… В грамматике я всегда отдаю предпочтение Малербу, в любви – Бассомпьеру…

– Но… – сказал поэт обиженным тоном.

– Разве и я так же дурно говорил?

– Не то, только…

– А! Понимаю… Успокойтесь, всем известно, что вы страшный волокита и понимаете любовь… Но пока дело идет не о том… Решено: у Бассомпьера была лихорадка, а не лихорадки.

– Согласен, государь, чтобы сделать удовольствие господину де Малербу.

– Но скажи мне, какого цвета была она… белокурая или черноволосая?

– Государь, я не смотрел на нее.

– Стало быть, ты хорошо ее знал… А! Не та ли эта злокачественная лихорадка, о которой ты говорил мне вчера и которая живет на улице Гюшет, у пирожника?

– Увы, нет! Другая!

– Другая улица или другая пирожница?

– Другая лихорадка, хорошая, настоящая…

– Ты действительно был болен?

– Вот уже полчаса, как я повторяю это вашему величеству… Я вернулся домой вчера в два часа и больше не выходил…

– Это неприятно… А я рассчитывал на тебя, чтобы узнать городские новости, чтобы развлечься… Какой же ты неловкий! Занемог именно в тот день, когда ты мне нужен!

– Государь, делаешь, что можешь…

– А иногда делаешь больше, чем можешь… Ты убьешь себя, Бассомпьер, и очень скоро.

– Да не услышит вас Бог, государь!

– Ты должен что-нибудь мне рассказать. Бассомпьера нельзя принимать без новостей.

– Клянусь вам, государь, что я не знаю ничего, решительно ничего…