Шарм

Встав, чтобы попить воды – и, возможно, попробовать тыквенного пирога, который приготовили мы с Хадсоном, – я не могу не бросить взгляд на его дневники. Мне осталось прочитать последние четыре тома, но может быть, в этом-то и заключается проблема. Может быть, ответ на вопрос о том, как он превратился из парнишки, который купил своему стареющему наставнику дом, в того социопата, которым все его считают, содержится в последнем его дневнике.

И, может быть, именно поэтому этот дневник и стал последним.

Я беру из холодильника воду, отрезаю себе кусок пирога и, признав, что я та еще лицемерка, снимаю с полки последний из дневников Хадсона.

Не знаю почему, но я убеждена, что предотвращение новых атак дракона как-то связано со спасением Хадсона.

Когда я устраиваюсь на диване и открываю дневник, Хадсон бормочет что-то неразборчивое во сне. Я застываю, боясь, что разбудила его, но через пару секунд он переворачивается на другой бок, и одна из его подушек валится на пол.

Я испускаю вздох облегчения. Не то чтобы я беспокоилась из-за того, что он может застукать меня – ведь ему давным-давно известно, что я читаю его дневники. Однако после нашего сегодняшнего спора – или что там это было – у меня такое ощущение, будто что-то изменилось, и я впервые чувствую себя немного виноватой из-за того, что читаю его записи.

Нет, я не чувствую себя настолько виноватой, чтобы не делать этого, но все же теперь испытываю некий стыд.

Я откусываю кусочек пирога, и к, моему удивлению, он не ужасен. Он не великолепен – корочка у него получилась вязкой, – но вкус тыквы так хорош, что я откусываю и второй кусок. Пирог мамы был в тысячу раз лучше, но, если учесть, с чем нам с Хадсоном пришлось работать, я все же назову это успехом.

Я делаю еще несколько укусов, затем отставляю тарелку в сторону. Да, я читаю дневник Хадсона, но я не допущу, чтобы на него попали крошки. За тот год с небольшим, что я провела здесь с ним, я хорошо усвоила этот урок.

Первые три записи не очень-то богаты событиями, но, когда я переворачиваю страницу и начинаю читать четвертую, каждая клеточка моего тела напрягается, хотя я и не понимаю почему. Может быть, потому что его перо оставило на бумаге глубокие борозды, как будто, выводя их, он позабыл о том, насколько силен, а может быть, потому что от этих букв веет невероятным возмущением.

Какова бы ни была причина, прежде чем начать читать, я вся подбираюсь.

Этот день, проведенный вне гробницы, над землей, закончился полным унижением. А я-то недолго надеялся, что меня больше не станут засовывать в каменную гробницу.

Только что произошла очередная ежемесячная встреча с моим старым добрым папашей, посвященная моей никчемности, и сказать, что она прошла не лучшим образом – это ничего не сказать. Ричард выдал мне целую ободряющую речь по поводу того, что я не должен позволять себе расстраиваться из-за отца – или из-за того, что мне нечего продемонстрировать ему, – и, похоже, был потрясен тем, как мало я был расстроен. Я не решился сказать ему, что, вероятно, я бы чертовски расстроился, если бы все это не провернул я сам… во всяком случае, ту часть, которая касалась моей роли в этом деле.

Не знаю, что бесит моего отца больше – то, что его эксперимент не дает результатов, или то, что ему пришлось убедиться в этом в присутствии всего совета, который он созвал, чтобы они стали свидетелями «демонстрации моих умений».