Шаромыжники (СИ)

Тем временем бывший солдат, воткнув мушкет прикладом в снег, снял свою епанчу с рукавами, подшитую енотовыми шкурами и принялся натягивать её на ружейный ствол. Ну, по крайней мере, моя "Браун Бесс" нужна Тому для дела. Поглядим, что выйдет из его задумки. Снял "смуглянку" из-за спины и протянул проводнику. Коротко кивнув, тот принялся просовывать её во второй рукав, ловко действуя единственной рукой. И только когда лёгким толчком он повалил получившуюся конструкцию на снег рядом с замёрзшим человеком, я наконец сообразил: да это же носилки! Или, скорее, волокуша.

Перекатив Викстрёма на епанчу, ухватился за ружейные стволы и тут же зашипел от неожиданности: сталь промёрзла настолько, что почти обжигала морозом голую ладонь. Нет, я точно баран! Рукавицу-то не подобрал… Натянул на ладонь манжет рукава, потянул носилки с бесчувственным маячником к лошади. Стало заметно легче: окованные медью затыльники прикладов хоть и врезались глубоко в снег, но всё же играли роль эрзац-полозьев, так что через пять минут мы с Томом уже взваливали тело мистера Викстрёма поперёк спины безропотного животного. Так мы и вернулись к смолокурне: впереди Джонсон, ведущий под уздцы кобылу, рядом я, придерживающий за плечо старого шведа, чтобы тот не кувыркнулся головой вниз: от пробитой макушки здесь лекарств ещё не придумали.

Укрывшись от ветра и от недобрых взглядов в овражке под смолокурней, мы принялись приводить шведа в чувство: уложив поближе к разведённому костру, срезали заледеневшую одежду, укутав своей, хранящей тепло тел. Оказалось, что бережливый Джонсон сохранил на всякий пожарный в глубине своего вьюка кожаную флягу, примерно на треть заполненную местным вонючим самогоном, гордо именуемым "виски". Каковой охотник и попытался влить в рот замёрзшему человеку, но был в меру моих знаний английских полупочтенных выражений остановлен от этого безобразия. Отобрав чуть не силком флягу у проводника, я приказал тому разогревать на костре набитый в оба котелка и кофейник снег, а сам принялся водружать нашу походную палатку. Конечно, "походный домик" был далеко не лучшим укрытием от мороза, но, как говорится, на безрыбье…

Проводник снял с огня котелки с натопленной водичкой, оставив кофейник кипятиться, и, набрав в сковороду, где мы обычно жарили лепёшки, горячих угольев, упрятал всё внутрь палатки. Туда же перенесли и Викстрёма, после чего безжалостно сунули замёрзшие ступни в тёплую воду, и я принялся растирать тело старика смоченной в джонсоновом пойле тряпкой. Понятное дело, что это не панацея, но растирать помороженные места снегом, как с проста ума советуют в интернетах разного рода "инородные псевдоцелители" — дело довольно опасное. Заледеневшие микрососуды на руках и ногах становятся очень хрупкими, а через царапины в кровь может попасть любая зараза. Вливать же алкоголь внутрь вне тёплого помещения — вовсе сродни преднамеренному убийству. Он расширяет сосуды и даёт лишь ложное ощущение тепла, но не согревает на самом деле. Зато ослабленный обморожением организм может полностью отключиться и холод сумеет докончить начатое. А тогда уж образовавшегося свеженького покойника откачать никому станет не под силу.

Хотя покойником старый швед пока не стал: из приоткрытого рта вырывается пар от дыхания, тут же оседая инеем на окаймлённом рыжевато-пегой "шкиперской" бородкой лице, раздаётся сипение, несколько раз дрогнувшие ресницами веки распахиваются, давая серо-синим зрачкам вновь видеть мир…

— Мистер Викстрём, кто эти люди и зачем хотели вас убить? — Том сходу пытается "пробить информацию". Как по мне, те, кто так себя ведут с человеком — это просто ходячие мишени, живущие исключительно в силу несправедливости вселенского мироустройства и отсутствия расстрельного взвода. Но для относительно законопослушного американца отчего-то важен статус этих сволочей.

— Вы… кто? Ваше имя… — Хоть проникающие в незашнурованный палаточный лаз отблески дымящих в сковороде углей и делают ночной мрак не таким непроглядным, но разобрать наши лица маячному смотрителю всё же нелегко.

— Я Джонсон, мистер Викстрём, Томас Джонсон. Прошлой весной мы с Оливером Дугалом заходили сюда. А со мной джентльмен из Нью-Йорка, у него в здешних краях были дела. Но кто вас пытал?

— А, Однорукий Хантер… Я тебя помню… Уходите отсюда, пока темно… Это приватиры из Канады… Пришли днём, я стрелял, но их было шестеро… Нашли мой песок, хотели узнать, где ещё спрятано. Пришлось сказать им… Уходите, их много на двоих…

— Как приватиры смогли приплыть сюда зимой? Вы не перепутали ничего, мистер?

— Не знаю… Они не рассказали, да и половина из них — проклятые квебекуа, не понимающие человеческой речи, если она не подкреплена добрым линьком и чирикающие на своём цыплячьем наречии. Скейп их — инглишмен, он-то меня и допрашивал, остальные только тыкали головнями.

Голос шведа был слаб, но кожа постепенно розовела, поскольку из-за активного растирания кровь шибче заструилась по организму.

Я решил перебить маячника, поскольку ясная в целом ситуация всё же требовала уточнений: