Шатровы (Книга 1)

Нет, на нее не сердились! Сычихе - так именовали ее за глаза - очень многое прощалось, чего не стерпели бы от другой. Были и есть такие женщины, чаще всего пожилые, за которыми как-то само собою утверждается, и уж навеки, неоспоримое право - "резать правду-матку в глаза".

К таковым принадлежала и Сычиха.

Правда, она порою не стыдилась высмеять и осудить и себя самое, и супруга, и дочку, но эта добровольная жертва лишь еще больше усиливала в ней ту непререкаемую властность, с которой она высмеивала и осуждала других.

Сплошь и рядом задетые ею люди остерегались давать ей отпор, памятуя, что это жена богатого и влиятельного в уезде человека. А что касается Шатровых, то в их семействе она уже давно слыла закоренелой, простоватой, но отнюдь не злобной чудачкой. К выходкам и чудачествам ее привыкли, да и не портить же, наконец, давних отношений из-за этого!

Не рассердилась и Ольга Александровна, только покраснела:

- Аполлинария Федотовна, да и рада бы я, да ведь что поделаешь: царица-мода - наш тиран! Вот вы говорите, что супруг ваш и не разрешил бы вам так одеться. А меня м о й супруг с глаз прогонит, если я не по моде оденусь.

Сычова только головой покачала:

- А ведь умной человек, умной человек! Всегда его за светлый его ум, за дальнозоркие рассуждения уважала...

И в это время грациозно-щеголеватой походкой, слегка волнуя и зыбя стан, легко и четко отстукивая острыми французскими каблучками по зеркально отсвечивающему полу, приблизилась к ней Кира Кошанская, девятнадцатилетняя балованная дочка Анатолия Витальевича Кошанского, присяжного поверенного и давнего юрисконсульта у Арсения Шатрова.

Слегка крутнувшись перед старухой и развеяв свою плиссированную, выше обычного короткую юбку, она шутливо спросила:

- Ну, а меня, Аполлинария Федотовна, вы, наверно, и совсем осудите за мой наряд?

Сычова с затаенной, но вовсе не злой, а скорее лукаво-снисходительной усмешкой оглядела ее с ног до головы. И что-то необычайно долго для нее собиралась с ответом.

Кира уж и пожалела, что затронула старуху. Однако то, что она услыхала сейчас от нее, было скорее добродушной ворчбой, а не осуждением!

- Да уж ты известная чеченя! Кто уж больше-то тебя из наших девчат чеченится? Отцовская искорка! Боюсь только, как бы Веруха моя копию с тебя сымать не стала!

Кира расхохоталась:

- Боже мой, Аполлинария Федотовна, какие у вас всегда слова изумительные! Я страшно люблю с вами разговаривать.

- На том спасибо! - И старая мельничиха низко наклонила перед ней голову, поджав губы: не очень-то, видно, пришлась ей по нраву такая похвала.

Кира этого не поняла:

- Ну, а все-таки: что такое ч е ч е н я? Мне не надо обижаться?

- Обижа-а-ться?.. Чего тут обидного! Да и посмею ли я в чужом доме гостьюшку обидеть? Ну, щеголиха, сказать по-вашему.

- А-а! Ну, это ничего! За мной есть такой грех. Но, Аполлинария Федотовна, - тут она повела рукой на свой прямоугольный вырез ворота, сейчас в Петрограде такое декольте даже и выходит из моды: носят вот до сих пор!

Этого ей не следовало говорить, если не хотела подразнить Сычиху!

- А и чем тут чехвалиться?

На сей раз редкое словечко не вызвало восторга у Киры:

- Ой, ой, ой! Я лучше уйду: а то еще чего-нибудь услышу... из тайн фольклора!

И она поспешила отойти.

Это не был просто именинный обед. Это был обед в ч е с т ь, в о и м я - нескончаемо изобильный, изысканно-изощренный, на вкусы любого из прибывших гостей, - обед-пир, в начале чинно-торжественный, с тостами и здравицами, а чем дальше, тем больше просто-напросто пир. Хотя и в пределах достоинства и приличий, но уже неуправляемо-шумный, веселый, со взрывами хохота, с закипавшими было меж мужской молодежью спорами и с той блаженной разноголосицей, когда каждому только самого себя хочется слушать и чтоб другие все слушали.

Пьяных не было, но, как говорится, все были немножко в подпитии, навеселе, кроме хозяина и хозяйки; да еще, к великому огорчению застолья холостой молодежи, только пригубливал, да и то одно кахетинское, доктор Шатров, Никита Арсеньевич, Ника.