Шатровы (Книга 1)

В последние месяцы явно поприбавилось среди помольцев мужчин, и еще нестарых, иные - в солдатских трепаных шинелях, и Ольга Александровна знала - муж объяснил ей, - что это вовсе не отпускники из армии, а самовольно бежавшие, попросту говоря, дезертиры. Местные урядники, да и начальство из города, наезжающее в деревню, предпочитают не замечать: страшатся за свою жизнь! Почти каждый из этих солдат унес с фронта или из тыловой части, откуда ушел, винтовку без штыка или - наган.

Уж были случаи убийств в уезде: там - станового, там - урядника, а там - волостного писаря или старшины, если только они проявляли излишнее рвение в поимке дезертиров, давали списки или помогали команде, высылаемой воинским начальником, вылавливать и арестовывать их...

...Ольга Александровна шла спокойно. Она привыкла к солдатской среде у себя в госпитале, а потом ведь у них, на шатровской мельнице, пока, слава богу, не было еще ни одного столкновения с этими людьми.

Сычов, Панкратий Гаврилович, - тот жаловался, что ему, когда шел к себе на мельницу вечерком, вот так же, между возами, запустили острым камнем в голову, рассекли бровь: "Счастье, что череп не пробили, глаза не лишился! А кровью все лицо залило! Кто кинул - поди дознайся!"

...Проходя тесной улицею возов, Ольга Александровна иных, кто постарше, приветствовала первая. Иные - сами здоровались.

И вот тогда-то и донеслись до нее страшные те, роковые слова, что навеки, до гробовой доски, исковеркали и осквернили ее жизнь!

Сначала один из голосов, по-мужицки просто и грубовато, выразил чувственное свое восхищение всеми ее статями и красотой.

Ольга Александровна ничуть не была шокирована этим: наслышалась она, ненароком, и у себя в госпитале, от выздоравливающих солдатиков, таких вот, из-под самого сердца вырвавшихся мужских одобрений своей красоте! Что с ними сделаешь!

Усмехнулась только. Да убыстрила шаг.

Другой голос из-за возов попытался, однако, как бы умерить похвалу:

- Что и говорить! Да только ведь с лица не воду пить - умела бы пирог слепить!

- Ну, этой пироги лепить не приходится: за нее слепят. Ей - только кушай, пожалуйста! Ишь, видать, апетиту нагуливала... за речкой!

И снова - первый голос:

- Да-а, робята, от этакой бабы, кажись бы, и ввек не отошел, а он, муженек-то ее, гляди-кась, на чужу жену кинулся... на лесничеву!

Молчание - и затем хриплые мужские возгласы возбужденного любопытства и недоверия:

- Полно тебе!

- Не выдумывай!

Последовало уверенное, и сквозь обиду, возражение:

- Сам ее видал... Ту, лесничева-то жену... Не знаю только, как звать... Уж видать было, что в тягости... А бабы и говорят, смотрят на нее - они, бабы, все вперед всех знают! - ишь, говорят, гордо ходит, а даром, что не от мужа и понесла! Шатровское носит!

Молчание. И сквозь тяжелый чей-то вздох до слуха Ольги Александровны донеслось:

- Все может быть, все может быть! Тут ведь как знать? Только раньше не слыхать было про него: некидкой был на баб!

- Да вот же! Ну, сами знаете: в чужу бабу черт ложку меду положил.

Засмеялись.

И чей-то - назидательно, голос постарше:

- Да оно, конешно... Бабы не избегнешь, а греха не избежишь! - И добавил, озлобленно пророчествуя: - Только ведь чужу пашенку пахать понапрасну семена терять!

С таковым изречением старинной житейской мудрости все, по-видимому, согласились, даже и тот, самый молодой голос, что начинал:

- Точно! А только и та хороша, еретица!

- Не была бы хороша, разве бы старый Шатров позарился!

- Все может быть! Мир - не без притчи. А что мы будем чужи грехи разбирать - свои не оберешь! А вот давайте-ка возы подвигать поближе к мельнице, а то как раз очередь потеряем: казачишки живо отсадят, поди потом тяжись с ними. Нынче и хозяина не послушают, не то что засыпку али мастера!

...В тот же день, без объяснений с мужем, сославшись на неотложные, но позабытые дела по госпиталю, Ольга Александровна уехала в город.

О как легко стало, какое вдруг единодушие объяло всех оставшихся после ухода Кедрова шатровских гостей на этом своеобразном, но и столь обычном в те времена домашнем митинге!

Привычный трибун гостиных, Анатолий Витальевич решительно стал забирать верх.

В домах, где он бывал, его звали "наша Шехерезада".

Если бы, к примеру сказать, зашла речь о Ноевом ковчеге, то хотя Анатолий Витальевич, само собою разумеется, не стал бы выдавать себя за участника сего беспримерного "рейса", но, однако, он с поразительной точностью мог сообщить озадаченным слушателям, что этот праотец всех кораблей имел в длину сто семьдесят пять и три десятых метра, в ширину двадцать девять, высота же ковчега была семнадцать с половиною метра.

Словно бы сам рулеткой измерил!

Нечего и говорить, что в древнеримском сенате он, широко эрудированный правовед, влюбленный в римское право, был как у себя дома!

Латынь юриста он знал превосходно. Любил озадачивать своих противников к месту приведенной цитатой, однако следует отдать ему справедливость: учтивость его в обществе простиралась настолько, что он вперед произносил русский перевод, а затем уже самое цитату.