Денька через два после поминок Аполлинария Федотовна в кабинете покойного супруга своего впервые сама принимала доклад главного приказчика — тихого и робко-почтительного перед хозяевами человечка, который, отвечая на очередной вопрос хозяйки, всякий раз даже привставал со стула.
Этому не мешало нисколько даже и то обстоятельство, что у Анания Уварыча и у самого не одна уже тысяча лежала в банке и что сам он вот-вот готовился отойти от Сычовых "на свое дело".
Большие счеты Панкратия Гаврилыча, коими сама хозяюшка по малограмотности не владела, лежали сейчас под рукой у приказчика, и он отщелкивал на них, называя ту или иную цифру.
Когда прозвучала сумма, истраченная на поминки, Аполлинария Федотовна только покачнула своей большой седой головой под черной наколкой, сдвинула брови, но не промолвила ни словечка.
Доклад-отчет продолжался.
Отпуская приказчика и у самого порога как бы внезапно вспомнив, хозяйка деловитым приказом "произнесла:
— Да! Вот что, Ананий: с той недели за помол надбавляем по пятачку с пуда!
Приказчик испуганно моргнул. Молча поклонился.
Идя на мельницу, он прикинул в уме, исходя из суточного помола, сколько же это будет в среднем, если "по пятачку с пуда"? Затем сопоставил с расходами, понесенными хозяйкою на поминки, и вдруг остановился, будто в лоб ударенный; усмехнулся и, покачивая головой, забормотал сам с собою. Выходило, что все, что истрачено было Сычихою и на похороны, и на угощение народа в тот памятный день, добрая слава о котором долго не затихала в ближних селах и деревнях, на обоих берегах Тобола, — все это с лихвою должно было возместиться за одну лишь неделю этим вот "пятачком с пуда"!
Вздохнул. И сам себе в назидание и не без зависти прошептал:
— Учиться надо!