Шатуны

На следующий день Федор аккуратно, съежившись, поджидал Михея на условленном месте. Первый раз в жизни у него появился вроде как друг.

Михей показался издалека; шел пьяно, пришаркивая ножкой, но лицо было значительно.

- Может, в церкву сначала зайдем? - осведомился Михей у друга.

- А нешто здесь есть? - недоверчиво пробормотал Федор.

- Есть, есть; не на пустом месте живем, - прошамкал Михей и потянул Федора вкось, в проулки...

...К вечеру надо было идти к сектантам. Но сначала прошли к Михею, в дом. В его комнате было почти пусто; рваная кровать хоронилась в углу. На табуретке лежала селедка и книга. Федор со своим нежданным дружком, стал чаевничать. Пар от кипятка заволакивал их лица. Федору все больше и больше нравился Михей:

"незаметный он и все время уплывает", - думал Соннов. Личико Михея от чаю как-то невидимо раскраснелось и он действительно, вместе с сознанием своим, куда-то уплывал. Федор угрюмо разнеживался, точно с его суровой, твердой, как камень души, стекали капельки расположения. Но все-таки вид его был дикоотчужденный, особенно, когда он смотрел в окно. Михей осторожно встал и улыбчиво, нежно прикоснулся к плечу Федора: - Убить меня хотел, но погнушался, как я показал, раскинувшись... Сердечный." Михей вообще очень любил, когда им гнушались; это доставляло ему большую радость и независимость. Не раз он обнажал свою пустоту на людях, любуясь собой и их отвращением. А на этот раз "обнажение" спасло ему жизнь. Михею так нравилось об этом вспоминать, что он все время блаженно скалил зубы и подхихикивал. Ему пришло в голову и в дальнейшем защищать свою жизнь таким странным образом, особенно от бандитов.

К Федору же он чувствовал такое благорасположение за содеянное, что считал его неким богом самим по себе, хотя иногда ласково его журил.

Под вечер друзья совсем разнежились.

Михей рассказал Федору о своих странных отношениях с сектой скопцов, которая в "большой тайне" образовалась в этом пригороде-селе; потому он и сам здесь поселился.

Михей совершил изувечие еще до своего знакомства со скопцами, "независимо", "по своей волюшке и хотению". Но случилось так, что об этом пронюхал жирный, с вывороченными глазами скопец, который решил, что Михей это сделал "из умствования", по "ихнему". Михей для благообразности со всем соглашался и ненароком проник в потаенную скопческую секту, найдя там уют.

Сам Михей к секте относился иронически, считая скопцов не "белыми голубями", как они себя называли, а воробышками; Господа или Творца вселенной Михей, обтирая крошки со рта, любовно называл - "хозяином", но внутренне считал, что сам он не имеет к Творцу никакого отношения. А о скопцах-сектантах говорил так: "это они все для Хозяина свой член обрываю... А я сам по себе, я свою особую загадку имею и по ней решаю, что мне обрывать, что оставлять". Но все-таки к скопцам он относился безвредно, жалеючи их. Остальных же людей Михей почти не признавал.

Оказалось, что Федору повезло: скопцы почему-то очень доверяли Михею и он заранее договорился, что приведет на радения, поручившись за него, своего старого друга, которого Михей представил как "духовного скопца", то есть фактически члена секты, но другого "корабля" и другого направления.

Жуткий и свирепый вид Федора мало напоминал вид "духовного скопца" или "белого голубя", но Михей любовно причесал Федора, стараясь придать его мрако-изуверскому лицу благостный вид. Потом сказал, что сойдет.

Под ночь, когда все село спало, Федора с Михеем впустили чрез калитку невероятно высокого, словно вечность, забора, во двор одного дома, хозяин которого был "главный" скопец. Узкая, временами теряющаяся тропинка вела вглубь сада, в скрытую, черную баньку. Здесь в спертом помещении с маленьким одиноким окном происходили радения.

Михей пошептался с человеком, развалившимся на скамейке, перед банькой; представил Федора, который, осклабившись, прошипел несколько терминов, сообщенных ему Михеем.

Нагнувшись, Михей с Федором прошли внутрь. Оказывается радение было в полном разгаре и на вошедших не очень обратили внимание. В углу виднелись православные иконы; а между ними, в центре, портрет самого "родимого батюшки", "вторично пришедшего Христа" Кондратия Селиванова.

Лицо старца выглядело умиленным; в руке - белый платочек; казалось Кондратий - с того света - любуется своими "детушками" и, глядя на них потусторонними очами, радует свое сердце.

Между тем сектанты - их было человек семь - липко вертелись на одном месте; извивались лишенными детородных частей телами; белые их рубахи развевались, как саваны; желтые, высохшие лица, освещенные мертвенными, восковыми свечами, ползли вверх, к Господу; пот заливал дрожащую, точно сползающую кожу; глаза вылезали из орбит, пытаясь поймать загробный взгляд Кондратия Селиванова. Кто-то визжал:

- Скачу, скачу, скачу.

- Христа ищу, ищу! - и на четвереньках скакал по углам, обрывая пустоту.