И в заключение несколько слов из другой оперы, той, где поется о „презренном металле“. Да, верно, я позволил себе им воспользоваться без вашего „благословения“. Но поскольку я сразу же заявляю, что отказываюсь от всех своих прав на наследство, эта сумма должна выглядеть смехотворной, по сравнению с такой „жертвой“, и уж, надеюсь, предметом серьезного обсуждения никак не явится.
P. S. Отныне я ношу другое имя».
Annette, однако, могла и притвориться, что так уж обеспокоена судьбой брата. Какая она притворщица, Муня знал хорошо, — а тут как-никак выходило, что она становится единственной наследницей. Муня сколько себя помнил, столько и бранился со своей сестрой. И разделявшее их ныне расстояние ничего не меняло в его отношении к ней: молодая буржуазка, в скором времени жена и мать себе подобных.
Членом команды Муня состоял недолго и пуще того — только на бумаге. На любом торговом судне в списке экипажа всегда имеется пара «мертвых душ», воплощавшихся на короткое время то в одного, то в другого лжематроса.
Париж — первая большая остановка, если угодно, предварительный сборный пункт для многих будущих героев испанской войны. Подобно греческим воинам, прибывшим в Авлиду для совместного отплытия под Трою, съезжались антифашисты со всех уголков мира в Париж, откуда путь их лежал в Испанию. Муня жил на улице Арфы в маленькой гостинице, которую содержало семейство, говорившее по-немецки. Немецкий преобладал и среди постояльцев. Впрочем, была и группа англо-американцев, некоторые с женами. Все они, как и Муня, включая и женщин, рвались в бой. Жили они только мыслями об Испании, на каждую приходившую оттуда новость жадно набрасывались, и от нее — какого-нибудь выступления в кортесах или газетной заметки с фронта — зависело, были люди счастливы в этот день или глубоко несчастны. В кафе «Касабланка», за «Одеоном», по вечерам исполнялись песни об испанской войне, сложенные немецкими антифашистами. Засиживались в этом кафе далеко за полночь под звуки тревожных песен-маршей с их затяжными «полощущими» горло RRRR:
У Муни в глазах стояли слезы. Когда-то Англия сотворила свою Италию — заставив в конце концов весь мир свое творение признать. Настал черед Германии, изгнанной из Германии, сотворить свою Испанию.
пел певец, и Муня тут же переставал помнить, что за этим пением, этими словами, этой мелодией стоит Коминтерн, предавший Революцию; вслед за фабрикантом Грилюсом он мог бы повторить: не важно, кто их пишет, эти песни, — коль они вздымают на борьбу с фашизмом.
И вот уже поезд, вагон, последние станции с развевающимся на флагштоке триколором, город Перпиньян, горой стоящий за республиканцев, его антипод Баньюэльс, не скрывающий своих симпатий к фашистам по ту сторону границы — на перроне кагуляры, точней, их кагулярши раздавали листочки, агитировавшие за Франко, с перечнем разграбленных и разрушенных церквей и с именами расстрелянных попов и монахинь во время июльских боев в Барселоне.
Барселона!.. Змеей в глазницу черепа вползает наш поезд под закопченный козырек вокзала Сантс (на, получай, — ибо Барселона, усилиями какого-то сумасшедшего, сделала дословной метафору о пустых глазницах окон, не позабыв при этом снабдить их черными ресницами балконов; то, что выстроенную тем же «гением» церковь, с настоящими кеглями заместо башен, коммунистические пули в июле старательно облетали, свидетельствует только о буржуазном вкусе коммунистов: тем, кому нипочем было разрушить самое величественное здание во всей Москве — храм Иисуса Христа (или как он там?), оказалось жаль какого-то кегельбана. Анархисты или мы, поумовцы, так бы долго с этой дурой, Sagrada Familia — Святое Семейство (