Щастье

Последние слова он произнёс, принимая связку ключей и светлую щегольскую шляпу из рук крепко сбитой, но поразительно красивой бабёнки. Я с удовольствием заглянул в её серые широко поставленные глаза: такие нахальные, такие невинные. Обвив пухлой ручкой тоже нехудую шею Добычи Петровича, она ласково улыбалась завидному жениху, и всё её тело под лёгким платьем улыбалось и подмигивало. Мухина рука, поднявшаяся отвесить Жёвке подзатыльник, неожиданно передумала.

Тёткины хоромы оказались плотно, как склад, заставлены мебелью и вещами, и мы, вчетвером, с трудом отыскали в шести комнатах место приткнуться. Смыв с себя Джунгли только для того, чтобы покрыться пылью от залежей салфеточек, гладких или вязаных, под бесчисленными аляповатыми безделушками. («Вот чужая пыль, — находим у Фиговидца, — нападающая по ночам, в чужом логове, где каждый предмет — оборотень, где каждый шаг — по краю. Тебя не окликнут твоим именем».)

— Надоело мне всё, — говорит Муха.

— Вообще всё или какие-то частности? — интересуется фарисей.

— Вообще. И в частностях. Устал.

— Ну что же, так и должно быть. Дело идёт к концу.

— Но я чувствую такую усталость, — говорит Муха, — как если бы оно нам не удалось. Завернули бы нас с Охты по домам, или ещё что. Я не понимаю, почему сейчас, когда всё так хорошо, я себя чувствую, как если бы всё было очень плохо.

— Я и говорю: у тебя депрессия. Мы достигли цели, и она перестала казаться важной. Так всегда. Налегай на таблетки.

— Ладно, — говорит Муха, — ладно. — Помедитирую-ка я лучше.

Он выбирает кусок стены, не заслонённый шкафами и сервантами, и прилежно, угрюмо смотрит на чудовищные кровавые маки обоев. Я неожиданно понимаю, что у нас нет ни еды, ни местных денег. И ночью мой сон тревожат видения котлет вперемежку с сочащейся красной кровью стеной маков.

Я не пошёл к нотариусу вместе со всеми и гулял по берегу чахлой речонки, гулял вдоль ограды огромного старого парка («Дом творчества» — гласила бронзовая вывеска рядом с массивными, крепко-накрепко запертыми воротами), гулял и бродил по улицам, на которых никто не обращал на меня внимания. И наконец вышел на площадь, стеснённую внушительными каменными домами. Немаленькая площадь казалась захламлённой, как тёткина квартира: из-за этих домов, сквера и мощной триумфальной арки, на вершине которой крылатый гений правил шестёркой лошадей. Вздыбленные лошади были похожи на присевших на задние лапы дракончиков.

В сквере на скамейке двое измождённых юношей в цветных жилетках на голое тело пили пиво. Я остановился послушать.

— Я ношу кастет, потому что стал нервным, — говорил один. — Чуть что — лезу в драку. А ситуация, в которой я лезу в драку и меня же при этом изобьют, представляется мне в корне неверной. Понимаешь, о чем я?

— Я-то понимаю, а вот косари озлились. Говорят, ты Гагиному племяннику челюсть сломал.

— У косарей каждый урод чей-то племянник. Я ведь не специально ему челюсть ломал, Гагин он там или не Гагин; мне вообще не в мазу людей калечить. Всё нервы. Мне приходится носить этот чёртов кастет, понимаешь?

— Я-то понимаю…

Я пересёк площадь, углядел аптеку и вошёл. КЛОПОГОН — встретил меня один плакат. ЯД ЗМЕИ СУРУКУКУ — другой. Получше ознакомиться с автовским гедонизмом мне еще предстояло, и для начала я оглядел витрины чисто платонически.

Аптека, не спорю, была богаче наших, посетители — поярче. Что-то вроде клуба обнаружилось на широких диванах в углу. Там же, за стойкой, девушка в коротком белом халате смешивала коктейли и мороженое. Бездельники всех возрастов пили, лакомились, закидывались, нюхали и беседовали. Аптечное радио заливалось непритязательно-дружелюбной песенкой. Оконные стёкла частично были цветными, и солнечный свет заставлял их гореть ярко-ярко.

Заглянув в широкое окно кафе в том же доме, я обнаружил своих компаньонов за завтраком. И вот уже я сам глотаю омлет, поджаренную грудинку, булочки с мёдом, кофе — а мне наперебой рассказывают о тёткиных владениях, о громадности наследства — об огородах, огородах, огородах.

— Свежая картошка уже есть, но она какая-то немотивированная, — не в тему говорит Фиговидец, разглядывая тарелки на соседнем столике.

— Что с ней не так?

— Не знаю, — задумывается фарисей. — Я могу только чувствовать и подозревать, а что с ней в действительности… — Он чешет нос. — Счастлив тот, кто постиг тайную суть вещей. Вопрос в том, вправду ли то, что мы постигнем суть, и та ли это суть, к постижению которой мы так стремились, и если тайная суть после того, как её постигли, по определению перестаёт быть тайной, то не перестаёт ли она быть также и сутью. И вообще, кто скажет, что то, что мы сумели постичь, имеет к тайной сути какое-либо отношение.

— Фигушка знакомого встретил, — смеётся Муха.

— Да уж. — Фиговидец подливает себе кофе и закуривает. — Не люблю я людей, которые врут, не глядя в глаза, — сообщает он. — Если уж врёшь, делай это нагло. Видел Дом творчества?

— Только ворота.

— А конвой?