Щедрый Буге. Охотничья повесть

На обратном ходе вышел на Хор посмотреть, не появились ли там норки. И не зря. По берегу петляли два свежих следа: самки и ее кавалера. Следы пересекали реку и терялись в тальниках. Я сошел на лед, но, где-то у середины снег начал плавно уходить из под ног. Я не успел еще даже осознать происходящего — ноги сами отбросили меня назад. А на том месте, где я только что стоял, свинцовая вода заглотила толстенный снежный пласт и угрожающе бурлила, требуя новой порции.

Лежа на спине у самого края полыньи, я загребал снег руками, отталкивался лыжами, чтобы подальше отодвинуться от образовавшегося окна. Потом перевернулся на бок и лихорадочно пополз прочь. И только очутившись на берегу, облегченно вздохнул.

По кромке провала было видно, что лед, укрытый под толстой снежной шубой, подмыло бурным течением и остался только тонкий верхний слой, который и рухнул, стоило мне ступить на него. Не успей я оттолкнуться назад, при таком сильном течении с лыжами меня тотчас затянуло бы под лед.

Этот урок лучше многократных наставлений Люксы научил выходить на реку только с посохом и проверять прочность ледяного панциря перед каждым шагом.

Ура-а! Ура-а! Лукса пришел! Изрядно исхудавший, побледневший, но веселый и все такой же неугомонный. Тут же с диким восторгом носился по стану поджарый Пират. Тоже отощал на скудных гвасюгинских харчах. Я сбросил ему с лабаза увесистую кетину. Собака благодарно лобызнула меня и набросилась на любимое лакомство. Лукса тем временем рассказывал:

— Немного подшаманили и ладно. Хотели еще неделю держать. Отговорил. Задыхаться стал в каменном мешке. Каждую ночь Буге снился. Никак нельзя нашему брату без тайги. Панты вот принес, — показал он бутылочку с густой темно-коричневой жидкостью, — Панты и Буге быстрее вылечат.

Долго сидели, Старый охотник был возбужден возвращением, а я истосковался по живому общению. Разговаривая, невольно прислушивался к своему голосу. Поначалу мне казалось, что говорю не я, а кто-то другой. Настолько отвык от собственной речи.

Узнав, что днем я чуть было не отправился кормить рыб, Лукса помрачнел:

— Чего так делал? Река — обманщица. Как-то со мной еще хуже было. Думал, не выберусь.

Он раскочегарил потухшую трубку и, попыхивая, продолжал:

— Случилось это после Нового года. Все разошлись по участкам, а я загулял. Вертался один. Нартовый след шел вдоль полыньи. Дело обычное. Вдруг слышу «трх, трх» — лед лопается. Не успел опомниться, как закачался, будто в оморочке. Хотел по нартам перепрыгнуть на торос, но льдина маленькая, накренилась, и я в воду свалился. Одна лыжа, когда падал, с ула слетела, а вторая, как парус, по течению потащила. Не знаю, как успел в край полыньи вцепиться, да ногой вертануть. Спасибо Пудзе, крепление сразу съехало. Лед гладкий, руки скользят, удивляюсь, как выбрался. Целый месяц болел, елка-моталка. С рекой, паря, не шути. Не ленись, прежде чем сделать шаг, всегда лед проверяй. Ну ладно, говорим, говорим, а надо бы поесть. Вот хлеб свежий принес, да еще кой-чего. Садись, пировать будем.

Старик извлек из котомки огромный кусок копченого мяса, завернутый в тонкую грязную бумагу. Вид ее, надо признаться, не возбуждал аппетита. Мне даже показалось, что она покрыта плесенью. Но медвежий окорок оказался великолепным, и мы его прикончили в два счета.

Лукса взглянул на промасленную бумагу и покачал головой:

— Совсем грязная стала.

«Не то слово», — подумал я, нисколько не удивляясь тому, что старик сунул бумагу в печку. Через минуту он извлек ее оттуда и бросил на лапник: она была целехонька, только стала чище и белее. Впрочем, зеленые пятна, которые я вначале принял за плесень, на ней сохранились.

Взяв еще теплую диковинку в руку, я никак не мог отделаться от ощущения, что это простая оберточная бумага.

— Откуда у тебя это?

— На горе Ко между камней много такой. Удобная — не рвется, в огонь бросил, опять чистая.

Тут только я догадался, что это знаменитый минерал даннеморит, который встречается в горах Сихотэ-Алиня.

НЕ СЕРДИСЬ, ПУДЗЯ

Ночью снилось, будто кто-то тянет меня за ноги в черную бездну. Я отчаянно цепляюсь за лед, но руки скользят и я погружаюсь все глубже и глубже. Проснулся весь в поту и долго не мог успокоиться.

Лукса уже оделся и, позавтракав, ушел откапывать капканы. Через полчаса я тоще был на лыжах и брел по Глухому. Он вполне оправдал свое название. На нем действительно все по-прежнему глухо. Даже ни одного свежего следа не появилось.

Вернувшись к становищу, стаж колоть дрова на вечер. Вскоре подъехал шатающийся от усталости Лукса. Я обратил внимание, что он сильно возбужден.

— Что-нибудь случилось?

— Отгадай загадку, — предложил он вместо ответа, — в липе сидит, скребется, пыхтит, тронешь — рычит.

— Медведь?

— Точно, гималайский. Тепло, вот и проснулся. Со стенок сухую труху соскребает. Постель мягче решил сделать. Пойдешь завтра со мной?

— Ты еще сомневался?! — обиделся я.

Весь вечер тщательно готовились. Луксе отливал в колупе пули и при этом сокрушался, что тигр часто бывал на путике.