Щекочу нервы. Дорого

Она подошла к нему, уверенная, что сейчас ей будет приказано идти в карьер, и даже головой закивала, заранее соглашаясь со всем тем, что он сейчас скажет. Кабанов вынул из ее руки бутылочное горлышко, посмотрел на него и сунул его себе в рот, как дудку. Потом стал ходить по кабинету и гасить свечи. Оставил горящей только одну – у самой двери. Поманил Зойку пальцем, толкнул ее в темный угол и зашептал ей на ухо:

– Закопай меня!

– А? – выдохнула Зойка, уверенная в том, что ослышалась.

– Закопай… – повторил Кабанов, поглядывая наверх. – Так, чтобы никто не увидел… Чтоб ни рука, ни нога не торчала…

– Нет! – зашептала Зойка. Она подумала, что Кабанов хочет покончить с собой. – Не надо! Пожалуйста, не надо!

– Дура!! – сдавленно крикнул он и замахнулся на нее кулаком. – Я выберусь, а потом спасу вас всех! Я обещаю, что сюда дивизия Дзержинского высадится! Они этот подвал с землей сровняют… Только надо очень хорошо меня закопать…

Он заправил рубашку в брюки, застегнул пуговицы, какие были, да еще воротник поднял, чтобы песок не так сильно засыпался. Было достаточно темно, чтобы его не увидели сверху. Кабанов подошел к люльке, лег на нее, прижался лбом к бортику, сунул в рот бутылочное горлышко… Зойка поняла, что он задумал. Она взяла лопату, приблизилась к нему, копнула рядом с люлькой и несмело высыпала песок ему на спину.

– Давай! – произнес Кабанов, не вынимая горлышка, и получилось «Уауай!»

В дверь снова постучали.

– Принимай носилки! – раздались снаружи вопли.

Зойка, опомнившись, принялась лихорадочно засыпать песком лежащего Кабанова. Сначала она присыпала спину и ноги, потом начала осторожно присыпать голову.

– Сейчас открою! – кричала она, вываливая на Кабанова лопату за лопатой. И заливалась слезами, и кое-как растирала их по щекам кулаками. Ей казалось, что Кабанов умер и она его хоронит. Ах, как разрывалось от жалости ее сердце, этот буро-коричневый, глубоко пораженный алкогольными токсинами миокард! Как все размылось и помутнело в ее глазах, словно от сильной дозы суррогатной водки. Сколько неизведанной ранее нежности высочилось из ее огрубевшей, похожей на трухлявую мочалку души!

Прикусив губу, чтобы не завыть по-бабьи громко и дурно, Зойка все кидала и кидала на Кабанова песок, и вскоре на люльке образовался холмик, до горечи похожий на свежую могилку. Упав перед люлькой на колени, Зойка, как хрестоматийная вдова, легла на холмик, обхватила его руками и, щедро орошая песок слезами, прошептала:

– Я буду тебя ждать… Я всегда буду тебя ждать…

Потом она открыла дверь. И сразу кабинет заполнился грубыми, погаными людьми, ни чуточки не похожими на Кабанова, ни движениями рук, ни интонациями голоса, ни глазами, ни манерами, ни словами, ни походкой… Чужие, гадкие, отвратительные!

– А почему здесь так темно? – выдал претензии экс-Командор, расхаживая по кабинету так, будто это была его собственность. – А почему здесь все раскидано? Какой свинский беспорядок! Как здесь стало неуютно!

– Не то слово! – поддакнула Толстуха, переворачивая носилки над холмиком. Порция песка свалилась в люльку.

– И сколько пустых коробок! – пищала Полудевочка-Полустарушка, упорно заглядывая в каждую коробку и убеждаясь, что она пуста.

– А где этот… твой дружок? – спросил Бывший, по стеночке пробравшийся в кабинет.

– Да. В самом деле, – поддержал экс-Командор и подобрал с пола кочергу. – Где он?

– В туалете, – едва слышно произнесла Зойка.

– Правильно! Там его место! – захохотала Толстуха.

– Работаем! Работаем, ребята! – поторопил экс-Командор, по-хозяйски поправляя тряпку на диване и садясь на него. Он чувствовал себя на своем месте. К нему вернулся его прежний покровительственный тон. Народ слушался и любил его. Еще чуть-чуть, и рог изобилия разверзнет свои кингстоны, и посыплются сверху нескончаемым селем жирные и пьяные вкусности. Все было прекрасно! Замечательно! От счастья всем хотелось хрюкать. Разве что Зойка скрывала от всех зареванное лицо да с усилием ворочала лопатой, словно грузила на люльку свинцовые чушки.

А Кабанов, придавленный песком, с трудом втягивал воздух через бутылочное горлышко, и ему представлялись кошмарные видения его разоблачения. Но отступать было поздно. Холодный песок вытягивал из него тепло. Сквозь плотно зажмуренные веки не просачивался свет, и Кабанову казалось, что он лежит в могиле, правда, не до конца умерший. И доносились до него приглушенные голоса могильщиков, и плотной хваткой держал его песок, словно паук, вцепившийся в муху, и по капле из него уходила жизнь, и началась долгая и кропотливая работа по превращению его тела в тлен…

Он с трудом сдержал в себе порыв дернуть руками и ногами, сбросить с себя песочный саван, вырваться из могилы и, отряхиваясь на ходу, побежать куда-нибудь сломя голову. «Скорее бы уже! – думал он, понимая, что долго не выдержит и непременно выдаст себя. – Что они там копошатся, черви могильные?»