Щекочу нервы. Дорого

Если вся проблема была только в прическе (Кабанову очень хотелось в это верить!), то разрешиться она могла не раньше, чем через месяц-полтора, когда длина волос достигнет прежних, привычных показателей. Но ждать полтора месяца!!! Будь у Кабанова хоть какие-то волосы на голове, они непременно встали бы дыбом от столь ужасающей перспективы. Дрожа от холода, он пробрался на детскую площадку и залез в избушку на курьих ножках. Здесь было не менее холодно, но хотя бы не сыпал на голову колючий снег. «Может, Варыкин меня узнает?» – думал Кабанов, дуя на закоченевшие ладони, но выяснять этот вопрос путем прямого эксперимента на самом себе ему не хотелось. Память еще хранила крепкий варыкинский кулак и обжигающую кишки боль… Как холодно! Как одиноко! От дрожи, которая сотрясала истощенное тело Кабанова, резонировала избушка. Кабанов мысленно перечислял своих сотрудников, соседей, просто знакомых, по известным причинам исключив Варыкина. Список получился внушительным, но, как ни странно, ни у кого из них Кабанов не мог попросить приюта. Сотрудники его ненавидели за скупость и унижения. С соседями он вел себя высокомерно, называл их быдлом, а если давал взаймы, то под бешеные проценты, которые потом выуживал через суд. Друзей в нормальном смысле этого слова у Кабанова не было. Общение со знакомыми предпринимателями сводилось лишь к совместным походам в сауны и казино, где с пеной у рта они доказывали друг другу свою крутизну и превосходство. Даже к родному брату, который жил в деревне под Муромом, Кабанов не мог поехать. Отношения с братом сложились скверные, особенно после того, как жена Ольга не пустила его на порог квартиры: «Извини, Игорек, но принять тебя мы не можем». И братишка с чемоданами, набитыми гостинцами – салом и самогонкой, – поехал на вокзал.

Кабанов, вспомнив об этом, облизнулся и вздохнул. Он не мог понять, почему так поступил по отношению к брату. Тогда Ольга говорила, что брезгует впускать его в дом. А что такое брезговать? Кабанов уже забыл, когда в последний раз испытывал это чувство. Никакое это не чувство, а так, химера, предрассудок. Все люди одинаковые, а кажущаяся грязь – это тот самый прах земной, из которого бог слепил человека, он из нас исходит, следовательно, это наша природа, наша среда обитания. Все мы амебы и в одном бульоне плаваем…

Так, философствуя и примерзая остывшей задницей к заледенелой скамейке избушки, Кабанов пришел к неожиданному выводу, что поторопился с побегом из подземелья. Конечно же, бежать надо было весной, когда тепло. Сколько бы проблем сразу отпало! Кабанову не надо было бы думать о том, где согреться, где переночевать – под любым кустом в парке ложись и спи! А когда не думаешь о холоде, насколько легче восстановить себя в этом мире, занять свое законное место!

Когда кровь в венах и артериях стала замерзать, словно некачественный омыватель для стекол в патрубках автомобиля, Кабанов со скрипом встал и ледяной глыбой вывалился из избушки. С низкого неба нисходил тяжелый рассвет. Город дымил трубами ТЭЦ, автомобильными выхлопами и паром людских ртов. Город жил своими проблемами и запросто обходился без Кабанова. Кабанов вспоминал, как когда-то давно, в другой жизни, он рассекал по этим улицам на своем шикарном авто и его бесило, что ржавые, как прохудившиеся тазы, «Москвичи», «запоры», «Жигули» и прочая колесная рухлядь не уступают ему место, смеют ехать по той же полосе, по которой ехал он. Его раздражали пешеходы, норовящие перебежать дорогу перед его машиной. Он материл выбоины на дорогах, из-за которых возрастала нагрузка на нежные амортизаторы его «мерса»… Город служил ему, но служил плохо, что-то делал не так, в чем-то ошибался, где-то путался, хоть и старался в меру своих возможностей. А теперь город ослеп для Кабанова. Город не видел насквозь продрогшего, глубоко несчастного человечка, который пробирался сквозь сугробы из последних сил. Где мог, Кабанов грелся – в магазинах, в домо-управлениях, в поликлиниках, библиотеках. Но – странное дело! – чем больше Кабанов замерзал, чем более несчастным выглядел, тем с большей злобой его выставляли вон. И чего только не услышал Кабанов о себе: и что он сифилитик поганый, и что тварь обгаженная, и что урод заблеванный. А ведь неправда, неправда это все!