Щель обетованья

25.3. Ночью шел сильный дождь, налетал порывами, даже с градом, резко похолодало. И утром (где-то с пяти я уже не спал) холодный ветер бил в щели штор и белая сетчатая занавес с нехитрым узором стояла под углом к окну, как парус, и трепетала. Я залюбовался ее лицом в сумраке утра, она потянулась, не удержался и обнял ее, поцеловал, "опять…", закапризничала игриво, "прям какой-то замкнутый круг…" А потом, мечтательно глядя на плывущую в воздухе занавес: "Когда за окном утром дождь… – это и есть счастье." Вчера было интервью Рабина по ТВ. В отрепетированный момент у него затряслись в злобе губы: "Ликуд в союзе с Хамасом и исламским Джихадом пытается свалить правительство. Он действует с ними заодно." Придворный телеведущий Сегаль, аж завернулся винтом и, наклонившись к Рабину вплотную, почти шопотом, испуганно заворковал: "Зе хамур меод ма ше ата омер!" ("Ты ужасные вещи говоришь!") Но Рабин закусил удила: "Да, они заодно, Хамас убивает евреев чтобы Ликуд поднял бучу и свалил правительство." Сегаль стал оглядываться. В главе "Масада – миф героизма" Анита Шапиро явно злится на героизм и выносит ему приговор: "Масада и Тель-Хай закончились поражением." Ничтожества, хотят напугать народ героизмом, мол он ведет к поражению, будто не понимают, что суть героизма не в победе, а в жертве. Победа жалкая радость смертного. Героизм трагичен, а посему бессмертен. Ну иди, объясни это благовоспитанным кретинам с мозгами засранными слюнявым гуманизмом. "Когда немцы наступали в Египте и англичане готовили планы эвакуации Палестины (им-то было куда – в Ирак), перед Ишувом (поселенцами) встал вопрос: эвакуироваться? сражаться? остаться и покориться? Были в Ишуве такие (кто же интересно, что за обобщения для историка?), что считали, как и лидеры еврейства в Европе, что немцы захотят воспользоваться производительной силой Ишува, и, если только евреи будут прилично себя вести и не станут устраивать провокаций, они переживут и немецкую оккупацию." Но у "активного" течения в социалистическом движении, как она пишет, не было иллюзий на счет немцев (а вот на счет арабов – сколько угодно!), и стали появляться "идеи последнего боя". Галили, 5-ого июля 42-го года, на Совете колхозного объединения в Эйн-Хород, требовал "проявить еврейское национальное достоинство и не погибнуть с позором", Берл сетовал в своей книге, что "еврейский героизм не существовал в течение поколений". Анюта, конечно, замечает, что это была "не лучшая книга Берла", и что "обычно он отличался более тонким вкусом", что он пытался провести водораздел между "трагическим героизмом евреев Галута" и "победным героизмом на родине, образца Тель-Хай". Что ж, он был пропагандистом, а не философом, пусть себе проводит водорозделы, но героизм всегда трагичен в личном плане и всегда победоносен, то-есть вечен, в родовом. "Перед лицом возможной немецкой оккупации побледнели все рациональные (?!) соображения, настал час истины, когда Ишув был призван оставить расчеты и соображения стоит-не-стоит, а встать лицом к лицу с еврейской судьбой." Это должно быть крайне неприятно стоять лицом к лицу со своей беспощадной судьбой. Евреи таких противостояний не любят. А в теплой печурке виться? В героизме есть восторг прорыва в трансцендентное, восторг, наверное испытываемый актером перед выходом на сцену, если это смелый актер. Но евреям этот восторг чужд. А русским не чужд. И арабам, видно, не чужд. Саша Гольдштейн возражал, что арабы-"герои" массами сдавались американцам во время битвы в Заливе, но дело же не в том, что арабы, или русские – герои, а в том, что они героизм любят. А евреи не любят. Анита так очень не любит, считает, что от него все беды, от его нерациональности. Это военно-патриотическое воспитание на примере Масады в конце концов выводит Аниту из себя: "В 1945-ом комсомольские вожди перегнули по части прославления Масады… Ведь они знали, что на самом деле народ давно забыл Масаду и в памяти о ней не нуждался в течение поколений." Вот, блин, знаток народа. Солженицын вещает по ТВ, пугает Россию гибелью, и физической, и духовной. Может и по делу пугает, а уж страсти не занимать, но звучит нелепо. Вот была, говорит, великая русская литература, ну, если отбросить там революционных демократов, всяких вырожденцев и т.д., а сейчас – нет, вся вышла, и не удивительно, время такое, во время революции тоже ничего не писали (?!), Бунин только дневники писал, и все. И вроде смешон своими гневными проповедями, а есть в этом отчаянии что-то пугающе понятное, близкое… Болит, болит, я знаю… Наш брат, правый. Кто-то его русским Хумейни назвал.