Щелчок

— Например, Буш. Буш — полноправный гражданин, но он часто ходит за пределы Округа. Многие люди так делают, и они получают удовольствие, если устраиваются, как Буш. Знай, Кудряшка, твой друг Буш — запутавшийся старикан. По его лицу этого не скажешь, но это так. Да, это правда; когда я раздеваюсь, он хлопает и вопит, как прочие старые придурки.

Я чувствую себя так, будто меня ударили по голове. Очевидно, сержант Буш подделал билет для Люси, и я опасаюсь за него. Он может потерять работу, гражданские права и даже жизнь, если его поймают. Но Буш успокаивает меня и говорит, что все равно хочет уйти на пенсию, если только музей раньше не будет разрушен. Он не очень оптимистичен. Пусть о нем заботится непутевый внук, говорит он. Настало время, говорит он. Порой я сочувствую его внуку, которому приходится иметь дело с таким упрямым предком. На Отчизне было принято съедать предков, пока они не поддались старческому упрямству. Рад, что здесь так не принято.

— Я очень благодарен сержанту Бушу за то, что он познакомил нас, Люси, — шепчу я.

Ее мягкая человеческая кожа больше не кажется мне чуждой; под ней — гладкой и нежной, у Люси каменные мышцы. Розовый цвет был просто нанесен краской — дань моде за границами Округов, который теперь уступил место серебристо-коричневой паутине. То, что Люси предпочитает узоры на своей коже, радует меня. Это делает ее менее человечной.

— Я тоже благодарна, — говорит Люси. Она приветливо улыбается. — Мне нравятся крупные мужчины.

Я не знаю, что ответить, потому что я не мужчина, но я понимаю, что она имеет в виду меня. Я верю, что дружба с Люси, вторым человеком, с которым у меня теплые отношения — это совсем другой вид дружбы.

Сержант Буш по ночам носит новый слуховой аппарат, а я разговариваю шепотом; и вроде бы все в порядке.

Передо мной стоит доктор Харви, куратор этого музейного крыла. Доктор Харви говорит тем подобострастным, угодливым тоном, каким он всегда обращается к своему начальству:

— В конце концов, это последняя работа Накамы. Многие посетители приходят сюда только из-за него.

Он окидывает меня равнодушным взглядом.

— Привет, Клату, — рассеянно произносит он. Я не против, чтобы доктор Харви обращался со мной, как со всеми остальными; как будто все мы просто заводные куклы. Его незаинтересованность, по сути не дискриминационна.

Но мне не нравится директор. От него идет коварный, нехороший запах.

Это стройный, хорошо одетый мужчина средних лет. Он хмурится, разглядывая точку в восьми дюймах над моим правым глазом.

— Я не говорю, что мы должны избавиться от этого экземпляра. Наши дела еще не настолько плохи. Но он здесь находится очень давно, не так ли, Джон?

— Ну, тут вы безусловно правы.

Я слушаю с нарастающей тревогой, но не чувствую непосредственной опасности.

Директор окидывает доктора Харви покровительственным взглядом.

— Я хочу вам кое-что сказать, — говорит он. — Мы переведем в запасник эту единицу на два года. Затем мы откроем ретроспективу Накамы; в любом случае это займет какое-то время. И я хочу, чтобы вы это организовали, Джон.

Я задумываюсь: а выдержат ли стены музея еще два года?

Но доктор Харви счастлив, а директор доволен тем, как здорово он распорядился. Они поворачиваются, чтобы уйти; доктор Харви нажимает на кнопку.

Ток пробегает через меня, я живу. Я стою в крошечной нише с неоштукатуренными, серыми бетонными стенами, освещенный одинокой желтой лампочкой. Я слегка вздрагиваю, ошеломленный. Я провел свою жизнь, или ту часть, которую я считал реальной, под северным световым люком в музее.

Двое незнакомых мне ремонтников толкают тележку с оборудованием по коридору.

— Ну, думаю, все в порядке, Билл. Получилось не так уж плохо. Стал ниже всего на пару дюймов. Как ты считаешь, Билл?

— Мне все равно, Эдди. Я просто хочу убраться побыстрей отсюда, пока здесь не появились сумасшедшие и не стало слишком поздно, и тебе рекомендую тоже.

— Точно, Билл. Я слышал, что на этой неделе они пару раз подходили совсем близко.

— Я прав, не сомневайся. — говорит Билл и нажимает на кнопку.

Меня будит сержант Буш. Я благодарю богов — ложный пантеон Накамы и настоящих богов, если они существуют. Но я все еще в нише.

— Хей, Кудряшка. Ты не удивлен, увидев меня? — осведомляется он с широкой, желтой улыбкой.

Для меня прошло всего несколько секунд после вердикта директора. Я обессилен, несмотря на искусственный выброс адреналина. Я с трудом наклоняюсь, и в памяти всплывают слова ремонтников. Но я не могу обнаружить никаких явных повреждений.

Сержант Буш выглядит обеспокоенным.

— Эй, Кудряшка, у тебя измученный вид. Ты в порядке?

— Я… я в порядке, сержант Буш. — Я дрожу из-за воздействия стимулирующих импульсов. — Какое сегодня число, сержант Буш? — Последние несколько слов даются мне с трудом, потому что мне приходится преодолевать коммуникационную заторможенность моей программы, но напряжение момента помогает преодолеть это затруднение.

Сержант Буш похлопывает меня по ногам.

— Успокойся, Кудряшка, ты здесь всего две недели. А как ты думаешь, почему я пробрался сюда, хотя мне нельзя здесь находиться?