Щелк!

— Ну да, — нимало не смущаясь, продолжал тот. — Стоит дорого? Дорого. Ну и загоним где-нибудь на стороне. Деньги поделим, а сами скроемся. Идет?

Детина оторопело потряс головой, подумал.

— Не, — сказал он, опасливо косясь на пастыря. — Кому ты его загонишь? Он же только в ракетах…

Тут он поперхнулся раз, другой, затем вытаращил глаза — и захохотал:

— Ну ты меня уел!.. Ну, поп!.. Ну…

Сейчас начнет хлопать по плечу, с неудовольствием подумал пастырь. Но до этого, слава Богу, не дошло — впереди показался первый кордон.

— Сколько с меня?

— С попов не беру! — влюбленно на него глядя, ответил детина и снова заржал: — Ну ты, кудрявый, даешь! Надо будет как-нибудь к тебе на службу заглянуть…

* * *

Плоское и с виду одноэтажное здание на самом деле было небоскребом, утопленным в грунт почти по крышу. В дни стартов крыша служила смотровой площадкой и была на этот случай обведена по краю дюралевыми перильцами. Имелось на ней также несколько бетонных надстроек — лифты.

Пастырь вышел из раздвинувшихся дверей и остановился. Формальности, связанные с передачей тючка, звонок на станцию по поводу сломавшегося автомобиля — все это было сделано, все теперь осталось там, внизу. А впереди, в каких-нибудь двухстах метрах от пастыря, попирая бетон космодрома стояла… его церковь. Нет, не каменная копия, что при дороге напротив бензоколонки, — обнаженно поблескивая металлом, здесь высился оригинал. Он не терпел ничего лишнего, он не нуждался в украшениях — стальной храм, единственно возможная сущность между ровным бетоном и хмурым осенним небом.

Чуть поодаль высился еще один — такой же.

Руки пастыря крепко взялись за холодную дюралевую трубку перил, и он понял, что стоит уже не у лифта, а на самом краю смотровой площадки. Затем корабль потерял очертанья, замерцал, расплылся…

— Никогда… — с невыносимой горечью шепнул пастырь. — Ни-ког-да…

Потом спохватился и обратил внимание, что рядом с ним на перила оперся еще кто-то. Пастырь повернул к нему просветленное, в слезах, лицо, и они узнали друг друга. А узнав, резко выпрямились.

Перед пастырем стоял полный, неряшливо одетый мужчина лет пятидесяти. Мощный залысый лоб, волосы, вздыбленные по сторонам макушки, как уши у филина, тяжелые, брюзгливо сложенные губы.

— Вы? — изумленно и презрительно спросил он. Повернулся, чтобы уйти, но был удержан.

— Постойте! — Каждый раз, когда пастырь оказывался на этой смотровой площадке, ему хотелось не просто прощать врагам своим — хотелось взять врага за руку, повернуться вместе с ним к металлическому чуду посреди бетонной равнины — и смотреть, смотреть…

— Послушайте! — Пастырь в самом деле схватил мужчину за руку. — Ну нельзя же до сих пор смотреть на меня волком!

Губы собеседника смялись в безобразной улыбке — рот съехал вниз и вправо.

— Прикажете смотреть на вас влажными коровьими глазами?

— Нет, но… — Пастырь неопределенно повел плечом. — Мне кажется, что вы хотя бы должны быть мне благодарны…

Со всей решительностью мужчина высвободил руку.

— Вот как? И, позвольте узнать, за что же?

Господи, беспомощно подумал пастырь, а ведь он бы мог понять меня. Именно он. Кем бы мы были друг для друга, не столкни нас жизнь лбами…

— За то, что я не довел дело до скандала, — твердо сказал пастырь. — Ведь если бы я после всей этой нехорошей истории начал против вас процесс… Я уже не говорю о финансовой стороне дела — подумайте, что стало бы с вашей репутацией! Известный ученый, передовые взгляды — и вдруг донос, кляуза, клевета…

Глядя исподлобья, известный ученый нервно дергал замок своей куртки то вверх, то вниз. Лицо его было угрюмо.

— Я понимаю вас, — мягко сказал пастырь. — Понимаю ваше раздражение, но не я же, право, виноват в ваших бедах.

Мужчина дернул замок особенно резко и защемил ткань рубашки. Замок заело, и это было последней каплей.

— А я виноват? — взорвался он, вскидывая на пастыря полные бешенства глаза. — В чем же? В том, что мои исследования не имеют отношения к военным разработкам? Или в том, что наш институт настолько нищий, что за три года не смог наскрести достаточной суммы?.. Что там еще облегчать? Мы облегчили все, что можно! Прибор теперь весит полтора килограмма! А я не могу поднять его на орбиту, понимаете вы, не могу!.. Вместо него туда поднимается ваша ангельская почта…

Здесь, перед храмом из металла, перед лицом звезд, они сводили друг с другом счеты…

— Послушайте, — сказал пастырь, — но ведь кроме истины научной существует и другая истина…

— А, бросьте! — проворчал мужчина, пытаясь исправить замок своей куртки. Он сопел все сильнее, но дело уже, кажется, шло на лад.

— Одного не пойму, — сказал пастырь, с грустью наблюдая, как толстые волосатые пальцы тянут и теребят ушко замка. — Как вы могли?.. Донести, будто в моих тючках на орбиту выбрасывается героин! Вы! Человек огромного ума… Неужели вы могли допустить хоть на секунду, что вам поверят? Героин — для кого? Для астронавтов? Или для Господа?

Замок наконец отпустил ткань рубашки, и молния на куртке собеседника заработала. Шумно вздохнув, мужчина поднял усталое лицо.