Щелкунчик

— Лучше бы ты, Танюшка, не спрашивала. «Эрос-центр», или, попросту говоря, публичный дом. «Эротичные девушки со всего мира с нетерпением ждут вас», как утверждает объявление в местной газете «Швэбише пост». Ждут не дождутся.

— Изволили посещать? И как оно?

— Без комментариев, без комментариев…

«Доппель корн», между тем, тихо скончался. Вслед за ним на свет появился коньяк «Мажестат» в мощной «бомбе» зеленого стекла, «нежный мягкий». В питье, как и в еде, балерины «Петербургского городского балета» себе не отказывали.

— А это что за фрукт-овощ? — Света ткнула пальцем в тарелку. — Похоже на бутафорскую клубнику.

— Это личи — так здесь называется. Какой-то мадагаскарский продукт. — Он взял с тарелки два красноватых пупырчатых шарика, очистил их. — А внутренность по цвету и консистенции, как видите, вылитая загустевшая сперма («вылитая», ха!).

Словцо выскочило, и обе балерины моментально и остро взглянули на него.

— Ну, голубушки, разевайте ротики! — И он забросил беловатые капли в их послушно раскрытые рты.

— Вкусно! — резюмировала Таня. — Только косточка очень большая.

«Мажестат» лихо покатил под эти самые личи. Разговор становился всё более откровенным.

— Что-то ты, Миша, про родной город совсем не расспрашиваешь, — с легкой ехидцей заметила Таня.

— А зачем? Еще начнете его ругать. А у меня золотое правило: о Петербурге либо хорошо, либо ничего — как о покойнике.

— Ладно, — вступила Света. — Вот ты сказал: «писатель». Писал, писал — и до чего дописался?

— Переехал из одного областного центра в другой. Да и вы вроде как не бог весть до чего доплясались.

— Жизнь несправедлива — упс!

— Она и не обещала быть справедливой. Кстати, всего вторую неделю в Дойчланде, а уже понабрались местных словечек: упс, упс, хрю, хрю!

— А почему бы и не понабраться? Замечательная страна. Люди добрые, хорошие, улыбаются, данке шён, бите шён.

— Да все тут, как и везде! Просто бедные стараются не подать виду, что они бедные, а богатые на каждом шагу им об этом не напоминают. И все просто, без надрыва, живут жизнь. Чего и нам желают.

Постепенно загнулся и жизнерадостный пузатый «Мажестат». «И что дальше пьем?» — уже не столь бойко ворочая языком, спросила Таня.

«Ну и ну, — подумал он. — Питерская закалка». Ему вдруг вспомнилось, как однажды на Петроградской два мужика ввели под руки в винный погреб третьего, рычащего: «Рыслингу хочу! Хочу ры-ы-слингу!»

— Пенистый сект! Бите!

— От слова «пенис»?

Приехали!

…В постели они естественным образом оказались втроем. Он потом даже не вспомнил, как это получилось. Просто очнулся и обнаружил себя в сплетении двух напряженных упругих тел.

И была нежность с лицом нежности, и был разврат с лицом смерти. Потому что в какие-то его моменты всегда хочется умереть, умереть…

И последнего было больше. А ему так хотелось, чтобы больше было нежности.

…Они действовали языками, как заядлый бильярдист кием. С той разницей, что их кии то выталкивали шары из горячих влажных луз, то помогали им вновь туда втянуться. И когда подчас оба шара оказывались в разных лузах одновременно, он стонал от приторной тянущей боли, но молил Бога, чтобы длилась она вечно.

А потом перед ним возникли сразу четыре пылающих отверстия — вертикально. Это Таня, опершись на локти, встала на четвереньки, прогнувшись, а Света легла ей на спину грудью. И он без устали воздавал должное этому «параду планет» — губами, языком, членом. И их ягодицы стали клейкими.

И, не чуждые лесбийским играм, они ласкали друг дружку, и он смотрел, и впитывал, стараясь насытить свой взор на долгие месяцы вперед. И не заметил, как за окном начало светлеть. И ночь уступила место мерзости торопливых утренних сборов с их натуралистическими подробностями.

— Что ж, девочки, местный «Эрос-центр» гордился бы нами, — пошловато пошутил он, чтобы сказать хоть что-нибудь.

Но его не слышали. Вероятно, мысленно они уже версифицировали для своих коллег ночное отсутствие.

Спустились вниз.

— Ну, до встречи в Питере! — бросила Света. — Когда приедешь?

«За столько лет такого маянья…»[5] — внезапно с фальшивым звоном разбилась стеклянная стопочка, соскочившая с потайной полки.

— Я, девочки, не приеду никогда.

— Ну-ну, не грусти. Пока! Может быть, мы на следующий год снова приедем на гастроли. Адрес есть. — Света и Таня одновременно чмокнули его в обе щеки и заторопились. Холодно, холодно…

Он смотрел им вслед. Пружинящей балеринистой походкой они удалялись по узкой мостовой. Всходившее из-за гор солнце алым светом охватывало их легкие фигурки. Не оглянулись. Так уходили и те, по Разъезжей. Всё.

Он поднялся к себе, опустил наружные жалюзи. Сегодня первый день лета. Бог ты мой, как в детстве мало было нужно! — лишь бы мама пораньше с работы пришла. Утыкался взглядом в крупные хризантемы на обоях, похожие на растрепанные кочны капусты. Здесь-то и уткнуться не во что — стены покрыты однообразной белой «шубой». И — пещь огненная внутри.