Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

Скоро выглядывает солнце. Синеет светлое небо, блестящие рельсины томительно уходят по насыпи. Щенок, оглядываясь с тоской, чувствует начало осенних дождей. Убежав от Сони в каменоломню, он садится за кучей камней и, пока она его ищет, быстро, царапая задними ногами, забрасывает камешками. Вдруг, остановившись и подняв глаза на высокие стебли перед самым носом, он чувствует опять повторение такого же странного предвиденья, как то, которое было недавно в коридоре. Все, что происходит сейчас, было видено давно, и тогда было известно, что это будет, и в подтверждение этого ощущения вдруг издали слышатся несколько выстрелов, а потом непрекращающаяся трескотня и гул. Обеспокоенный, он прижимает голову и осторожно вылезает из ямы, и видит на ее краю наверху улыбающуюся Соню, с удивлением повернувшую голову к выстрелам. Она держит в правой руке свои связанные шнурками туфельки, и пальцы ее ног, неловко стоящих на известковых камнях, шевелятся, меняя положение. Увидя щенка, она бьет себя по ноге над коленом, зовя его, приговаривая:

– Ту…ту…ту… Пойдешь ты наконец? Упрямый черт!

Упрямый черт – этому она научилась у Балана. Но выскочивший из ямы щенок с отвращением и тоской пускается в сторону от трескотни, вверх по дороге, ведущей через поле.

Тогда Соня, сжав кулачки и махнув туфельками, внезапно сообразив, кричит:

– Постой, постой, я тебя возьму на шнурки. Я тебя верну.

И она бежит за ним по направлению к станции Воронково.

К вечеру глубина неба с востока действительно заволоклась, сильно похолодало, и начинаются осенние дожди.

XII. Осенние дожди

Сквозняки прохватывают коридоры. Двери сорваны на топчаны и дрова. Белая масляная краска скипает и лопается. Кроватей осталось мало, и под постели взяты столы с содранным ломберным сукном, а столы для еды сколачивают наиболее удобно из оконных рам, покрывая их досками из курятника, от которых едко разит куриным пометом. Во дворе глубокая грязь. Ее разносят по комнатам сапоги, снятые с убитых солдат, мокнущих на баштане вокруг пакгауза. Большое трюмо, разбитое утюгом, разобрано по кускам и продано в местечковую парикмахерскую. Сперва кухарка, переселившаяся в спальню Доны, заставляет Дону подметать комнаты и даже мыть пол, но скоро, обдумав хорошенько, она приискивает квартиру в местечке и, наладив ремонт, заботится перетащить туда кое-какие собранные в доме вещи. Ночью она перевозит туалетный столик Доны, прикрыв его половиками от дождя, и ставит первым в сырой комнате своей новой квартиры, которая из-за осенней поздней побелки долго держит пронзительный дух сырого вапна. Скоро выстиранные полы покрывают дорожки, взятые из кухни. Постепенно переносятся бронзовые шандалы с играющими в трубы фигурками, пуховые одеяла с пододеяльниками в лентах, белье и так далее. Особенно бережно кухарка устраивает отдельную комнату, которую держит под ключом. Давно хранимую фотографию перевозчика в пиджаке и галстуке она сдает в фотографию Шапиро для увеличения и вешает в золоченой раме рядом со своим портретом. Сперва она колеблется, не повесить ли и старухин, своей матери Цоневой портрет, но, вглядевшись в ее облик няньки, засовывает фотографию в комод под белье.

Разгрузивши ночью при керосиновой лампе несколько сундуков, где пересыпаны нафталином ковры, портьеры, зимние вещи и шторы, из которых кое-кто у местечковых портных нашил себе на зиму галифе и пиджаков, она набивает ими свои сундуки, которые увозит из кухни и водворяет на новой квартире, где все это безвыходно стережет старуха Цонева. Она молчит целыми часами, но хранит вещи усердно.

В местечке, залитом глубокой грязью, за плотно запертыми дверьми тоже собирают снесенное в первые дни добро, кому что досталось, и осторожно, частями, откапывая в кладовках, едят зимние запасы, а у кого их не было – голодают.

XIII. Таня

С заднего крыльца жадные молдаванки с яростью отрывают вещи, запихивая в узлы, и, едва успевая связать, перебрасывают через мур мужьям, которые убегают как ветер, продираясь через крыжовник, и уносят кофейные мельницы, секачи, подсвечники и ботинки. В комнатах торопливые молдаванки засовывают за пазуху, обжигая голую грудь, фарфоровые пудреницы, рассыпают кораллы, разрывают второпях кружевное белье, вытянув в коридоре из сундука с грязным. Поевшие и разгоряченные батраки, разошедшиеся по дому, гоняют баб и пугают оружием. Постоянный шорох убегающих по темным коридорам раздражает их.