Он превысил ее прогноз на пятнадцать минут. Хотя я горжусь обстоятельностью этих записей, стоит ограничиться не более чем самым коротеньким конспектом этой речи. Сначала Хааст говорил об удовольствии от выпавшей ему чести быть благодетелем рода человеческого и внести свою лепту в общую копилку жизни, наполнявшуюся его предшественниками: Христом, Александром Великим, Генри Фордом и великим современным астрологом Карлом Юнгом (он произнес эту фамилию мягко, как «Джюнг»). С притворным пафосом он описывал ужасы наваливающегося на человека груза лет и приводил примеры того, как много вреда причиняется общественному организму в результате постоянных потерь его наиболее опытных и полезных членов из-за непоправимо неизбежных принудительных отставок и смерти. Душа может оставаться молодой вечно («Сохраняйте объективность и оставайтесь восприимчивыми к Новым Подходам»); но он признался, что все свои зрелые годы испытывал глубокое отчаяние оттого, что не мог найти тот дополнительный принцип, который позволил бы сохранять тело в состоянии безвозрастности. И вот, буквально в течение нескольких последних месяцев, ему удалось, не без подсказки молодых коллег (короткий кивок в сторону Мордикея), вновь открыть секрет, известный еще много веков назад немногим избранным, и в скором времени этот секрет станет достоянием если не абсолютно всех, то всех тех членов общества, которые достаточно ответственны, чтобы уметь извлечь пользу из обладания им: секрет Вечной Жизни.
Пока он говорил, от плотных клубов окружающего дыма и непрерывно повышающейся жары у меня закружилась голова. На сцене под юпитерами жара, должно быть, была еще большей, потому что и Хааст и Епископ стали буквально светиться испариной.
Тем временем настала очередь Хааста быть обмотанным проводами под второй сушилкой, и Епископ переместился к аналою и попросил нас присоединиться к нему в короткой молитве, специально составленной им для происходящего.
Баск поднялась на ноги.
— Молитесь хоть до полуночи, раз таков ваш промысел. Но могу ли я спросить, поскольку чувствую, что времени у нас в избытке, какова
— Вы задаете не простой вопрос, — отвечал Епископ с трогательно-смехотворной серьезностью. — Вы надеетесь в одно мгновение понять то, над чем человечество ломало головы несказанное число столетий. Не анахронизм ли электроники озадачивает вас? Однако было бы несомненно слишком близоруко не воспользоваться
— Да, да, да, — но что оно
— По существу… — Он нахмурил лоб. — По существу, оно усиливает. Хотя в ином смысле, можно сказать, что оно ускоряет. В своей традиционной форме, известной Парацельсу, эликсир действует медленно. Поглощенный током крови, он начинает проникать в три оболочки мозга — твердую, паутинную и мягкую. Только когда они таинственным образом изменятся под действием эликсира — а этот период возрастает прямо пропорционально возрасту и тяжести заболевания, — только после этого начинается процесс телесного омоложения. Но мы, несомненно, не можем позволить себе философское терпение. Мы вынуждены поторопить воздействие эликсира, это и является целью, выполняемой оборудованием, которое вы здесь видите.
—
— Ах, этот вопрос выводит нас в еще более глубокие воды. Во-первых, альфа-захват — то есть устройство, которое подготавливается сейчас для мистера Хааста, — записывает и анализирует электроэнцефалограммы. Затем эти записи, в свою очередь, обрабатываются…
— Довольно пустой болтовни! — закричал Хааст, отталкивая Сандеманна, который закреплял на его потном лбу проволочную диадему. — Она уже услышала больше, чем способна понять. Всемогущий Иисус Христос, вы, люди, совсем не обладаете чувством Безопасности! Если она заговорит снова, я приказываю охранникам удалить ее из зала. Понятно? Теперь вернемся к делу.
Сандеманн тут же начал снова обматывать Хааста проводами, работая с нервной, мелочно-скрупулезной методичностью цирюльника, бреющего беспокойного клиента. Мордикей, глаза которого были спрятаны под колпаком сушилки, обгрызал ноготь на большом пальце. Скука? Бравада? Напряжение? Не имея возможности взглянуть ему в глаза, я не мог определить точно.
Епископ, добавив вибрато к голосу, начал молитву, которая (как он подчеркивал) была переделана из молитвы алхимика XIV века Николо Фламеля: