Щенки Земли

— Среди Дингов — возможно. Но под Господством цивилизация процветает, как никогда прежде в истории человечества. Если вы намерены говорить о цивилизации, то скажу вам, что не Дингам судить о ней.

— Коровы не стали более цивилизованными с тех пор, как мы вывели их породы.

Я улыбнулся:

— Вы играете словами. Но я умею делать это не хуже вас.

— Вы ведь не станете спорить…

— Лучше я поспорю. Я готов делать все, что угодно, лишь бы подольше не возвращаться на виселицу. Это был самый неприятный опыт жизни.

— Не исключено, что вы вообще на нее не вернетесь. Может быть, Деннис, мне удастся убедить вас стать Динго? — Его толстые фиолетовые губы растянулись в волчий оскал. В глазах, которые были точно такими, как на портрете, светился ум и мелькало какое-то загадочное веселье.

Я не придумал ничего лучше, чем смерить его презрительным взглядом.

— Не поздновато ли переходить на вашу сторону? Надо полагать, основная резня теперь уже закончилась. Разве не близок час вашего поражения?

— Вероятно, нас разгромят, но для хорошего революционера подобного рода беспокойство непозволительно. Битву с противником, не превосходящим вас силами, едва ли вообще можно называть битвой. Однако признаю, резня — это бедствие.

— И кроме того, не имеет оправдания. Бедный Святой Бернар не сделал ничего, чем можно бы было оправдать…

— В таком случае я и не стану оправдываться. Грязные руки — это одна из составляющих цены, которую приходится платить, чтобы снова стать человеком.

— Вы сражаетесь за вашу революцию просто потому, что вас одолевает чувство вины?

— И поэтому, но и за шанс стать самим себе господами. И вина, и пот, и черный хлеб — все это составляющие бытия человеческого. Выведение пород домашнего скота всегда доводило животных до состояния полной беспомощности наедине с Природой. Господа занимались выведением новой породы людей.

— И выполнили эту работу лучше, чем когда-либо удавалось человеку. Взгляните на результаты.

— Точно того же взгляда, должен заметить, могла бы придерживаться такса.

— Тогда позвольте замолвить словечко в защиту таксы. Я предпочитаю ее волку. Эта порода мне нравится больше, чем динго.

— Вы уверены? Не спешите с заключениями — это может стоить вам головы.

Бросив эту угрозу, мой невероятный инквизитор расплылся в ухмылке. Ухмылка перешла в смех, а смех разросся до оглушительного хохота. Мне пришло в голову, что блеск его глаз мог быть верным свидетельством не только ума, но и умопомешательства.

Внезапно меня охватило желание приступить к делу немедленно.

— Я принял решение, — холодно произнес я, когда он перестал хохотать.

— Значит, вы сделаете заявление? — Очевидно, он понял мое намерение с точностью до наоборот.

— Почему вас беспокоит, на чьей я стороне? — спросил я злобно.

— Потому что заявление от вас — сына Теннисона Уайта, — со всем тем, что стоит за этим именем, окажет бесценную услугу делу свободы.

Я очень осторожно приблизился к письменному столу из красного дерева, за которым сидел этот расплывшийся в дурацкой улыбке человек, почти незаметно для него поднял правую руку и нанес удар в лицо.

Кабинет мгновенно наполнился охранниками, которые заломили мне руки за спину. Мужчина за письменным столом захихикал.

— Вы, животное! — закричал я. — Динго! У вас хватило наглости сперва обманом заманить и убить моего отца, а теперь вы осмеливаетесь просить меня сделать заявление в вашу поддержку! У меня это не укладывается в голове. Если вы думаете, что…

Боюсь, некоторое время я продолжал бессвязно говорить что-то в подобном духе. И пока я говорил, этот невозможный человек повалился на стол и хохотал во все горло, пока не закашлялся.

— Белый Клык, — умудрился он наконец заговорить, — вернее, Деннис, дорогой мой мальчик, прости меня. Возможно, я далековато зашел. Но видишь ли… — он отвел в сторону тонкие седые локоны, обнажив то, что осталось от его правого уха, — я твой отец, меня вовсе не убивали.

Глава одиннадцатая, в которой я приобщаюсь к философии дингоизма

Следующая неделя пронеслась в таком темпе, что это можно было бы назвать кошмаром, не будь я так деятельно, так головокружительно счастлив. Прежде всего я еще раз женился на Жюли — но теперь по обряду Дингов. Папа растолковал мне, что в некоторых вопросах — особенно во всем, что касалось брака, — Динги могли проявлять не меньшую приверженность обрядам, чем мой брат Плуто. Жюли Дарлинг прониклась духом существовавшего положения вещей с атавистическим энтузиазмом, но теперь я подозреваю, что Папина настойчивость нашла благодатную почву в лице моей снова перешедшей в невесты жены и дала мощные всходы. И все же это был хорошо сработанный обряд, что наверняка подтвердил бы и Плуто. Свеча Гименея никогда не горела ярче, чем в тот день, когда наши руки соединились над светящейся вакуумной трубкой алтаря восстановленной электростанции.