Щенок на сутки

Самое время. Сейчас или никогда. Не раньше, не позже. Сейчас.

Да, я приду за тобой. Соберу все силы в кулак и — приду. Перекинусь мостом через поток других твоих шансов. Буду мостом, буду паромом, потому что ты мечта.

Это всего лишь собака. Разумеется. Но она все про меня поймет.

В то девственное утро расцветающего лета мы со щенком решили посадовничать. То есть я подстригал колючие кусты эскаллонии, а он стаскивал к моим ногам все содержимое гаража, кроме автомобиля. Началось с брезентовой рукавицы, поскольку я в ней явно нуждался. За ней последовал плетеный короб, кассета Дайаны Росс, маленький огнетушитель, расческа, с которой он тут же стал похож на Гитлера, а после — целая куча доисторической черепицы. Умея двигаться исключительно по кругу, он влетал в одну дверь гаража и, выбрав очередное сокровище, вылетал из другой. Искусство торможения он еще не освоил и, желая остановиться, просто летел кувырком через голову.

Я оглядел всю россыпь его находок. Похоже, я все-таки увлекся фэн-шуем. К чему мне кассета Дайаны Росс? Зачем храню шестифутовый рулон ковровой подкладки? У меня же нет ковров! Список наших вселенских вопросов начинается и кончается именно так. Он был космической собакой.

Воздух обтекал меня как вода. Я двигался сквозь нечто осознанно осязаемое. Время — игрок. Время — частица сегодняшнего дня, а не просто мера его убывания.

Многомерность времени ощутима не всегда. Но сегодня я ощущал ее в воздухе, а воздух был сродни воде. Я двигался внутри вещества. Вот собака, вот я, вот солнце, вот небо, все — на одном рисунке, в едином танце, и время — пылинками в струях света — танцевало вместе с нами. День перелился в нас, обрел наши формы, а мы обратились в день. Время сохранит и вернет все — воспоминаниями о прошлом, событиями будущего. Отпечаток рисунка, движение танца, от которого я отказался.

Он крепко спал под столом, я лущил фасоль, а мои кошки, все четыре, расселись по подоконникам, точно часовые. Они, конечно, понимали, что собака существо нижнего яруса, но все же он был вдвое крупнее… Свое психологическое преимущество они еще не оценили. Щенок-то не ведал, какой он величины, и сам себе представлялся крошечным. Карманной собачкой.

Я смотрел на него — доверчивого, беззащитного, полного безоглядной любви. Он только начал жить, а с каждым новым началом возрождается мир. Внутри него таились первобытные леса и нетронутая морская ширь. Он был картой — с четкими контурами и невысказанной надеждой. Он был временем — до и после. Сейчас не успело его тронуть и испортить. Он был моим единственным шансом меж хаосом и порядком.

Настал вечер. Мы сходили на пруд. И поплыли назад сквозь ночную зыбь. Легкий ветерок развевал ему уши. Он поскулил и уснул. Домой я его принес кверху брюхом.

Матрасик я купил лиловый, с узором из костей и котлет. Ну кто придумывает эти рисунки? Зачем? Какой житель английского городка садится к столу и тщательно выводит кость за костью, котлету за котлетой? Как выглядит личная жизнь такого художника? И кто это — он или она?

Вопросов возникало множество, но выбора не было. Одна знакомая рассказывала, что стоило ей заиметь ребенка, безупречный вкус, которым она гордилась всю сознательную жизнь, бесславно пал под натиском толпы бандитов-дизайнеров и она оказалась во власти воинствующей безвкусицы. Желаете ползунки? Пожалуйста, только с зайчиками. А вам подстилку для собаки? Пожалуйста, только с котлетами и костями.

Долой котлеты! Он перекувырнулся, захлебываясь от счастья. Неужели этот матрасик — для него? Он бросился пузом, со всего маху, распластался и взглянул на меня искоса из-под лапы: вдруг я одерну, накричу? Нет же, нет! Ты — моя собака. А мир вокруг — это твой набитый бобами матрасик.

Кошек я запер на кухне, где у них был лаз на улицу. Собаку — в кладовке, вместе с мячом и матрасиком. Себя я запер в комнате по имени сон.

В руководстве написано, что собак надлежит подавлять. И не позволять им спать с хозяином. Собака должна спать одна.

Я проснулся час спустя. И понял, что мой пес руководства не читал. Он жалобно выл, оповещая всю округу о своей тоске. Я не знал, что делать. И не сделал ничего. А ведь он привык спать вповалку, с сестрой и братьями. И вдруг оказался один. Он звал и звал, но на этот раз я не ответил. В его мире воцарился совершенный хаос.

Около девяти утра я спустился на кухню. Кошки воззрились на меня со своих постов. Под глазами у них были мешки, огромные, точно фирменные баулы Луи Вюттона для дальних странствий.

— Мы уходим из дома, — заявили они. — Выдай завтрак, а потом ищи-свищи.

Я накормил их, и след в след, точно муравьи, кошки устремились через лаз на улицу.

Я глянул в зеркало. Мешки у меня под глазами явно нуждались в носильщике.

Вопрос следующий: что с собакой?

Я приоткрыл дверь в кладовку. Щенок лежал на матрасике, уткнувшись носом в угол: символ безысходной печали. Я замер, а он приподнялся на шатких лапах и пополз ко мне на брюхе. Как и прописано в руководстве: я — хозяин, и я его подчинил.