Щипач

— Нет, сегодня я не пойду под землёй, ты понял, Крысун? Я пойду по земле. По свету. И тёмная половина исчезнет. Почему? Ты спрашиваешь меня, почему? Очень просто. Зверская логика! Тени исчезают в полдень, Крысун!.. Нет, нет, нет! Не надо со мной спорить, Крысун! Ты ведь тень! Без сердца и с откушенной головой! Тебя вообще нет! И не было никогда! Ты сам посуди — тебя хоть кто-нибудь видел, кроме меня? Найду я хоть одного свидетеля, который подтвердит, что ты существуешь? Нет и нет! Когда прилетала Сорока — ты всегда якобы прятался. Когда я ловил Песца в мешок — ты якобы прятался. Когда я допрашивал Песца — ты якобы прятался. Ты якобы дал мне крысиный яд — но кто это подтвердит? Я сам нашёл яд! Я прекрасно без тебя знаю, что в малых дозах он действует как снотворное. Что? Что ты говоришь? Ты прятал меня под землёй? Водил меня крысиными тропами? Насмешил! Я отлично знаю все тропы. Подростком я сбегал из норы Барсука Старшего и охотился на крыс по ночам. Охотился на таких, как ты, понимаешь? Что? Ты рассказал мне про операцию «Антикот»? Послушай, не бери на себя слишком много. Я, может, и сумасшедший, и в памяти у меня дырки, но с логикой всё нормально! Ты слышишь? Со зверской логикой всё нормально. Про «Антикота» мне принесла на хвосте Сорока. Что? Ты можешь подтвердить моё алиби? Ты скажешь, что меня не было в Чёрном доме, когда её ощипали? Да, правда? Вот спасибо! Ты настоящий друг, мой милый Крысун. Единственная проблема: никто тебя не послушает. Как почему? Да потому, что тебя вообще не существует на свете! А кто тогда существует? Да я существую! Щипач! Я Щипач с провалами в памяти! Всю правду сказал мне тогда Песец, сидящий на Лжееже! Конечно же это я нацепил на себя маску и отобрал у него птичье молоко. Да, я этого не помню, но что я вообще про себя помню? А логику — зверскую логику — не обманешь! Наверное, я хотел вернуть молоко в полицию. В конфискат. Чтобы меня восстановили в должности полицейского. Поэтому я подстерёг Песца, поймал его, отобрал молоко … оно так сладко пахло … Да, да! Я, кажется, вспоминаю, как оно пахло!.. И я его лизнул. Я вылизал его всё, без остатка! А дальше — ежу понятно, что было дальше! Дичайший поэт Опушкин уже всё сказал! Да, он рассказал, что случается с теми, кто пробует молоко птицы. Ведь мы с тобой читали, Крысун? «Выпив птичье молоко, кот подпрыгнул высоко, трижды перекувырнулся, страшным монстром обернулся! Морда — бешеный оскал, зарычал и поскакал!..» Вот так и я, друг Крысун. Вот так и я стал ужасным монстром … Очень сильным, очень хитрым, всегда на шаг впереди полиции!.. Я когтями потрясал, я стволы дубов кусал! Сильным стал и распушился, но рассудка я лишился! И кукушку, и сыча изодрал я, хохоча … Что? Что ты говоришь? Я не распушился? А, напротив, свалялся? Ну, знаешь, это уже детали!..

* * *

Барсукот пробирался через кусты, разговаривал сам с собой и бурно жестикулировал грязным хвостом, оставляя клочки шерсти на колючих ветвях и следы лап на влажной земле.

Глава 17, в которой Барсук набирается наглости

Барсук Старший вынул налапники из дубового сейфа и повертел в лапах. Сколько раз они с Барсукотом надевали их на преступных зверей. А теперь ему придётся надеть их на Барсукота. Если, конечно, собаки действительно взяли след. Если его догонят. Если смогут схватить.

Ведь Барсукот всегда на шаг впереди, не так ли?

Барсук Старший поймал себя на том, что в глубине души надеется на провал операции «Антикот». Он понимал, что это непрофессионально, неправильно. Что, как бы он ни убеждал себя и окружающих в обратном, слишком много улик указывало на Барсукота. И сыч Уг указывал на Барсукота. Сама зверская логика указывала на Барсукота. Но вот зверское сердце … сердце отказывалось поверить.

Барсук Старший вздохнул, взял налапники и собирался уже выйти из участка, когда услышал за спиной голос самки:

— Какая-то ощипанная курица сбежала из супа и теперь на каждом углу трещит, что полицейский Дальнего Леса нашёл свою дочь после долгой разлуки.

Барсук Старший уронил налапники на пол. Этот голос он узнал бы из тысячи, из миллиона голосов лесных самок. Этот голос ни капли не изменился. Всё такой же насмешливый, нежный и немного тревожный. Мелесандра. Мелли … Любимая …

Барсук Старший медленно обернулся.

Он хотел сказать, что она прекрасна, как солнце и как луна, как рассветы и как закаты, как упавшая с неба звезда, как цветок, цветущий раз в сотню лет, как прозрачное, хрустальное озеро в камышах, как облако, плачущее над лесом … Вместо этого он глупо спросил:

— А что ты здесь делаешь?

— Что я делаю? — Мелесандра гордо вздёрнула ус. — Собираюсь увести свою дочь от тебя подальше.

— Но она ведь и моя дочь, — возразил Барсук. — Я уже её полюбил.

— Барсук Старший. — Она грустно его оглядела. — Ты не умеешь любить.

— Нет, умею, Мелли! Я изменился.