Щит и меч

— Значит, вы вынуждены были ему кое в чем уступать?

— Конечно! Например, четвертого июля Штауфенберг должен был встретиться с лидерами коммунистического подполья. И мы даже не смогли оспорить это его чудовищное решение.

— И встреча состоялась?

— Нет, — сказал полковник. — Кажется, кто-то из наших благоразумно уведомил Гиммлера о наличии внутри нашего заговора опасного течения, представленного левыми социал-демократами, готовыми заключить блок с коммунистами, а также о дне предполагаемой встречи Штауфенберга с лидерами коммунистического подполья. Не знаю почему, в назначенный день Штауфенберг не смог прийти на эту встречу, когда гестапо совершило налет, и коммунисты были схвачены. Я после этого беседовал со Штауфенбергом, он, с еще более ожесточенной решительностью извращая нашу цель, высказывал намерение довести заговор до степени широкого демократического движения. И уже сделал в этом направлении немало. Да, — задумчиво повторил полковник, — Штауфенберг — это зловещая фигура, и чем больше я о нем думаю, тем больше каюсь в своем заблуждении.

Но тут же полковник твердо заявил:

— Несомненно, в случае успешного проведения Штауфенбергом акции мы, старые офицеры, предприняли бы все меры, чтобы внушить массам величайшую скорбь и сожаление по поводу злодейского убийства фюрера. И как восприемники его величия во имя рейха предали бы позорной казни его убийцу. Народ должен знать, что всякий поднявший руку на главу империи или его сподвижников — величайший преступник.

— Ловко! — сказал Вайс. — Выходит, Штауфенбергу угрожала смерть не только в процессе покушения на Гитлера, но и от руки тех, кто возглавлял заговор?

Полковник величественно кивнул в знак согласия.

— Иначе мы все перед лицом истории были бы причислены к тем злодеям, которые в разные времена покушались на жизнь монархов.

— Вы монархист?

— Нет. Эта форма управления старомодна. Только правительство военной диктатуры имеет право на всю полноту неограниченной власти. В современном мире это единственная власть, способная держать народ в подчинении и решать все проблемы средствами военного насилия как внутри страны, так и вне ее.

— У вас стройная концепция, — заметил Вайс. — И как вы могли пойти против фюрера, в сущности разделяя его стремления?

— Фюрер должен был бы сам пожертвовать своей жизнью, — хмуро сказал полковник, — ради того, чтобы мы могли свободнее осуществить его идеалы. Он слишком сфокусировал на своей личности эти идеалы. Чтобы добиться их осуществления, нам следовало пожертвовать фюрером. Принеся его в жертву, мы с новыми силами смогли бы, объединившись, бороться за свои идеалы в контакте с западными державами. Свои мысли я изложил на бумаге — это нечто вроде политического завещания. И, полагаю, вместо сентиментального послания близким, вы должны сделать все возможное для того, чтобы мое завещание попало в руки тех, кому оно предназначено. Вы понимаете всю важность подобного документа? В сущности, это даже не просьба, а приказание.

Вайс возразил:

— Только в том случае, если большинство заключенных согласится отказаться от письма родным и заменить его вашим, так сказать, завещанием.

— Но они же не согласятся! — сердито воскликнул полковник. — Здесь слишком пестрое общество, среди них есть и такие, что придерживаются взглядов Штауфенберга.

— А вы попробуйте ознакомить их с вашим документом, — посоветовал Вайс. — Эти люди — тоже часть Германии, о судьбе которой вы так печетесь.

— Пожалуй, я это сделаю, — с некоторым колебанием в голосе произнес полковник. Но потом, после долгой паузы, объявил: — Нет, здесь слишком много нежелательных лиц. — Достал из-под матраца сложенные в тетрадку листы бумаги, попросил: — Возьмите, — может, вы все-таки найдете способ сохранить этот документ и передать его кому-либо.

— Я не могу гарантировать вам, — сказал Вайс, — что он попадет в руки тем адресатам, на которых вы рассчитываете.

— Ну что ж, — согласился полковник, — пусть это будет кто угодно. — Иронизируя над самим собой, заявил: — Очевидно, я соглашаюсь на это только из тщеславия. Но пусть будет так.

Полковника основательно отделали на первом же допросе. Его приволокли в камеру и бросили на пол полутрупом.

Придя в сознание, полковник сказал Вайсу:

— Я изложил им все, что говорил вам, и вот видите… — Он хотел поднять руку к лицу, но у него не хватило сил.

— Они вам не поверили? — спросил Вайс.

— Пожалуй, поверили, — сказал полковник. — Но потребовали, чтобы я дал сведения о генералах — участниках заговора. Я отказался: это противоречит моим понятиям о чести.

— А о младших офицерах вы тоже ничего не сказали? — спросил Вайс.

— Как старший офицер, я имею право оценивать их всесторонне, — туманно ответил полковник.

На следующий день полковника отвели на казнь. Он мужественно отказался от полагающейся ему порции шнапса, так же как и от таблеток опиума, которыми торговали надзиратели.

Прежде чем уйти, он обошел всех офицеров, каждому пожал руку и пожелал встретить смерть с тем же присутствием духа, как и он.