Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

Тоня забеременела, не от мужа — с мужем детей у них быть не могло. Радостью она поделилась с Тамарой; стали строить планы с Валентином о совместной жизни. Но Валентин жил в общежитии, и найти квартиру в Чкаловском оказалось делом не простым. А однажды…

Тамара, то ли от зависти, то ли от врожденной подлости, снедавшей ее всю жизнь и ждавшей своего часа, чтобы выплеснуть всю желчь и гнусность наружу, предложила мужу Антонины открыть ему за бутылкой коньяка «потрясающую» тайну.

Развод стал неизбежен. Так думали и решили Валентин и Антонина. Но не так решил прокурор, душа которого тоже была, то ли от рождения, то ли от профессионально приобретенной бессердечности, насыщена злостью и коварством. Он приготовил прелюбодейке более жестокое наказание. Тоня иногда приносила из магазина накладные для проверки домой. Изъять наиболее важные мужу не составляло труда, а потом через друзей натравить на магазин ревизоров.

Пока шло следствие, с Тоней произошло несчастье — преждевременные роды — всего-то на третьем месяце. Но и это не смягчило сердце судей: она получила десять лет лишения свободы, и муженек постарался упечь ее как можно подальше, на Дальний Восток. А спустя полгода и Валентин оказался «за бортом вертолета».

Вот это, а еще и то, что в Москве и ближайшей округе все двери в авиацию ему были закрыты, и позвало его за своей возлюбленной.

Он ее нашел, даже встретился с ней. Но снова опоздал: она была уже замужем за охранником, здоровенным детиной, который пожалел ее и спас от ежедневных изнасилований оравы тюремных охранников.

«…Вода, которую пытаются удержать в пригоршне». В один год он потерял все — любимое дело, любимую женщину.

После того, как он встретился с Тоней, он не знал, что делать. Деньги у него пока были: летая в Афганистане да и потом в Подмосковье, их некогда и не на что было тратить. А теперь они таяли, как весенний лед. Пришлось подумать о работе. Он был рожден летчиком, это была его жизнь, мечта, воздух. Другого он ничего не умел и не хотел. На Дальнем Востоке по многим городам и весям имелись небольшие отряды гражданской авиации, обслуживающие и геологов, и сельское хозяйство, и пассажиров, и транспорт. Но куда бы Валентин ни обращался, следовал отказ: инфляция и здесь уже начала свое разрушительное дело — не хватало топлива, запчастей, денег; всюду шло сокращение и летчиков, и авиаспециалистов.

У Валентина голова от дум шла кругом и всякие мысли мутили сознание, толкая на отчаянный шаг. Однажды вечером он сидел в гостиничном ресторане в Комсомольске-на-Амуре, где задержался последние дни в поисках работы, один за столом, неторопливо ужиная и обдумывая, что же предпринять дальше. В Воронеже, где он родился, никого не осталось: родители умерли рано, и тетка, воспитавшая его, тоже представилась, когда он еще воевал в Афганистане. В комнатенке ее живут уже другие, незнакомые ему люди. Значит, ехать туда нет смысла. В Чкаловске его тоже никто не ждет, и места ему в общежитии не предоставят.

Настроение было такое, хоть пулю в голову, да жаль, пистолета нет…

К его столику подошли две пары, молодые, лет по двадцать, крепкие парни и броско крашеные девицы лет по восемнадцать.

— Разреши, дядя, примоститься рядом? — сказал бесцеремонно один, что покрепче телосложением, с короткой рыжей прической.

Мест свободных в ресторане было предостаточно, но их, видимо, привлек уютный уголок, откуда все было видно и никто не мешал вести самые интимные разговоры.

Компания Валентину не понравилась, но и отказать он не имел права, и он сказал как можно безразличнее:

— Моститесь, место не куплено.

Ответ парням тоже не понравился. И когда им принесли закуску и они выпили, тот же рыжий спросил требовательно:

— Послушай, дядя, ты еще долго намерен здесь рассиживать? Нам поговорить надо.

Взвинченный и без того дневными неудачами и этой компанией, вторгшейся в его уединенный мирок, требующий успокоения, обдумывания ситуации, Валентин не стал выбирать деликатных выражений:

— Послушай, сосунок, коль ты назвал меня дядей, будь любезен разговаривать со мной на «вы». Это во-первых. Во-вторых, я вас не приглашал за этот столик, и буду сидеть здесь столько, сколько сочту нужным.

— Эдик, а этот дядя не здешний, — сказал с усмешкой приятель рыжего.

— Ты откуда, дядя? — будто бы удивился рыжий, забыв спросить об этом ранее.

— Оттуда, где вы еще не были. А если попадете, уверен, такими героями выглядеть не будете.

— А он, видимо, летчик, — кивнул на кожаную куртку Валентина приятель рыжего. — Смелый. И о нас ничего не слыхал.

— Ничего, скоро услышит, — заверил рыжий и, выпив еще рюмку, перегнулся через стол к Валентину. — Вот что, дядя, даем тебе десять минут. Доедывай, расплачивайся и уе…

И Валентин не сдержался. Кулак сам, в мгновение налившись свинцом, взметнулся над столом и ударил рыжего в подбородок. Удар был настолько сильным и ошеломляющим, что рыжий отлетел от стола, опрокинул стул и грохнулся на пол. Приятель его схватился было за вилку, но Валентин успел поймать руку и так крутнул ее, что парень взревел от боли и выронил «оружие».