Щит и меч

Начал я в эфир выходить в положенное время, а передавал то, что мне давали. Потом специально ради меня диверсию организовали: взорвали на запасном пути порожняк. Все это я "штабу Вали" доложил как мой личный подвиг. Так вот и работал.

В заключение сообщил: группа накрылась. Получил указание выходить. Ну, перекинулся через линию фронта. Теперь снова здесь наличествую. Задумался, добавил: - Вам сердечный привет от товарища Барышева. Оживился: - Три шппалы в петлице. а такой негордый. "Мы, - говорит, - не можем приказывать, чтобы вы обратно к немцам возвращались..."- "То есть как это не можете? - Я даже встревожился: - Значит, я не солдат, да? Личность без прав и без звания?" Объяснил мне. Ну, я понял. Нужно с моей стороны добровольное согласие, вроде я как активный общественник, что ли. Теперь с Барышевым договорился, что в случае чего честь по чести: похоронку семье пришлют как о павшем бойце.

- Почему через тайник не известили о прибытии?

- Не успел. Сидел в кутузке прифронтовой зоны абвергруппы, покуда они со штабом о моей личности сверялись. Как пришло подтверждение, сразу перевели в санчасть: Когда фронт переходил, попал под обстрел, ногу при взрыве снаряда землей зашибло. Из санчасти привезли сюда. А я все маленько хромаю. Капитан Дитрих узнал, очень участливо отнесся. Говорит, надо бы к хирургу обратиться. Но я чего-то сомневаюсь. Зачем к нам в школу двух одноногих зачислили? Потом одного списали: значит не захотел. А второй уж так его Дитрих опекал - по другой линии оказался неподходящим: припадочный от контузии. Вдруг ни с того ни с сего упал, начало его крючить. Очень капитан Дитрих расстроился.

Вот я теперь и думаю: почему он меня уговаривает здоровьем не брезговать, ногу лечить?

Вайс сказал, что Дитриху нужен инвалид для организации диверсии.

Гвоздь,подумав, объявил:

- Говорят,немцы мастаки резать. И ежели под новокаином, как зубы дерут, - ничего, стерпим ради дела, раз им вот так вот инвалид требуется.

- Да ты что?

- Ничего, - сказал Гвоздь. - Просто прикидываю. - Потер ладонью колено. - Болит ушиб, все равно нога плохо гнется.

- Я не могу тебе такое разрешить,

Гвоздь поднял лицо, посмотрел испытующе:

- А мне товарищ Барышев прямо сказал:"Желаешь добровольно пожалуйста. А приказывать такое нельзя." Так вот, без вашего приказа. На основе одной личной инициативы. - Добавил насмешливо: - И капитану Дитриху будет очень приятно. Зачем же его обижать, если он за такую любезность меня в особую группу как главного втиснет?

Иоганн попросил взволнованно:

- ты меня прости, пожалуйста, Тихон Лукич, что я тебя так холодно встретил.

- А что? - удивился Гвоздь. - Правильно! В тайник не доложился. Допустил нарушение, Все точно. - Подмигнул: - Я сразу понял, как ты мне велел докладывать. какой серьезный разговор будет. Дисциплина в нашем деле - первая вещь. - Сказал успокаивающе: - А насчет ноги моей вы не беспокойтесь. Может, еще сохраним на память о детстве. Если, конечно, она донимать меня не будет, а то вроде оглобли торчит, в колене не гнется. Такая штука тоже вроде бы ни к чему.

- Пока я не вернусь, - строго приказал Вайс, - никаких госпиталей.

- Если вы тут главный начальник + пожалуйста, - уклончиво сказал Гвоздь. Спросил лукаво: - Так,может,теперь всежтаки поздороваемся?

Иоганн обнял Гвоздя, прошептал:

- Понимаешь, я так рад тебя видеть!

- Ну, еще бы, - сказал Гвоздь. - Все один и один, а теперь нас здесь уже двое советских. значит. сила. - И стал рассказывать о Москве.

43

Белый, чистый снег. Светлое, ясное, глубокое, как в летний день небо. Сосны с розоватыми стволами и нежно-зеленой хвоей не концах разлапистых ветвей. Студеный, словно ключевая вода. воздух, и на скорлупе снежного наста солнечные цветные искры. Иоганн вел машину на большой скорости не только потому, что должен был спешить в поместье баронессы к своей подопечой, - стремительное движение отвечало его душевному состоянию. Встреча с Гвоздем глубоко взволновала его.

Тихон Лукич. после того,как Родина вернула себе его. стал совсем иным. Изменилось выражение лица, спокойной уверенностью веяло от его плечистой фигуры, появился живой блеск в мертвеннотусклых прежде глазах. И эта перемена в Гвозде была столь разительной. что даже тревожила Иоганна: гн вызовет ли она подпозрения у немцев?

Иоганн видел перед собой лицо Тихона Лукича, глаза, озаренные внутренним светом счастья; душу его тоже наполняло счастье: он исполнил свой чекистский долг - вернул в жизнь утратившего было себя человека.

Он готов был улыбаться комьям снега. что лежали на ветвях сосен, пронизанные острой хвоей и поэтому похожие на белых ежей, вскарабкавшихся на деревья. И ему хотелось дотронуться до них ладонью, погладить их.

Ему хотелось улыбаться деревьям - сородичам тех, какие были и у него дома, потрогать ихшелушащуюся кору, древестную сухую кожу. чисто и терпко пахнущую смолой.

Все вокруг радовало Иоганна. Онопустил боковое стекло машины, вдыхал морозный воздух. И вместе с этим чудесным воздухом пришли воспоминания...