Щит и меч

По возрасту - фронтовик. Но нет ни одной награды, - значит, штрафник. А может, бывший военнопленный, попавший в концлагерь в самом начале войны?

Когда сидевший рядом полковник осведомился, с какого года Белов на фронте и в каких сражениях участвовал, тот несколько растерялся, потом объяснил:

- Я, собственно, в тылу...

Полковник посмотрел на заметно впавшую грудь Белова и, снисходительно застегивая пуговицу на кармашке его гимнастерки, заметил наставительно:

- Когда бывало туго, то, знаете, всех тыловиков под гребенку - на передний край. И сражались. Многих я сам лично представил к правительственным наградам.

- Да, конечно, - согласился Белов.

- Значит, в фашистских лагерях довелось побывать? - догадливо решил полковник.

- Приходилось...

- И вынесли?

- Выходит, так, - сказал Белов.

Полковник повернулся к нему крутой спиной и больше уже не заводил разговора.

Самолет вошел в облачность. Стало тускло, сумрачно.

Белов посмотрел на спину полковника и сразу вспомнил Зубова, вспомнил, как тот, кряхтя, задрал на своей, такой же широкой спине немецкий китель и попросил:

"А ну, погляди, чего у меня там. Не сильно, а? - И похвастал: - Он меня ранил, но я его не убил, воздержался. Понимаешь, пожалел: уж очень молоденький".

Это было после очередного налета группы Зубова на базу горючего в районе железной дороги. Морщась от боли, но смеясь глазами, Зубов сказал раздумчиво:

"Интересно было бы с карандашиком подсчитать, скольких самолетов-вылетов мы немцев лишили. Просто так, для удовольствия".

А потом перед Беловым возникло лицо Зубова, когда тот, склонившись, выбрасывал из самолета на взлетную полосу свой парашют. Поймав удивленный взгляд Белова, он одобряюще подмигнул ему и даже попытался пожать плечами: мол, ничего не поделаешь, так надо.

Но вот образ Зубова будто растворился, исчез, и Белов увидел другое лицо - запрокинутое, со свисающим на лоб лоскутом кожи. Это было лицо Бруно. И когда взгляд Бруно встретился с его взглядом, полным отчаяния, Бруно слегка повел головой, как бы безмолвно объясняя все то же: так надо.

- Может, закурите? - наклонился к Белову майор-танкист с новенькой золотой звездочкой на кителе. Добавил участливо: - Очевидно, здорово о советском табачке соскучились? - Протянул всю пачку. - Возьмите.

- Спасибо, у меня есть.

- Значит, снабдили в дорогу. - И майор сообщил: - Я сам в плену был, но убежал. Нетяжелое ранение оказалось, как очухался, сразу и убежал. А вот под трибуналом я не был. Чего не было, того не было. - Сказал твердо: - Но если человек кровью вину искупил... Металла на груди у него нет, но, значит, он есть в сердце. Сейчас важно одно: годен человек для дальнейшего прохождения - уже не службы - жизни или не годен. Горе людское заживить, жизнь наладить - отощали. - Махнул рукой в сторону иллюминатора. - Двоих братьев своих здесь оставил. Вернусь домой один. Что матери скажу? "Здрасте!" - "А где другие?" - "Нет". А я живой. Разве после этого Звездой своей я ее обрадую? Нет.

- Вы неправы, - возразил Белов. - Если б наши люди не совершили невиданного подвига, погибли бы еще миллионы братьев, отцов, сыновей.

- Верно, - согласился майор. - Подвиг - это, в сущности, что? Один делает то, что под силу нескольким. Значит, остальным жить. Вроде как спасаешь их. Правильно? Я так в бою и думал: не сшибу их танк - он наш сшибет. Ну и сшибал. Когда боишься, что изза тебя свои погибнут, за себя не боишься.

Самолет прорезал облачность, снова появилось солнце. Из рубки вышел второй пилот, объявил торжественно:

- Товарищи, пересекаем государственную границу Советского Союза. Выждал, произнес тихо: - А то некоторые фронтовики обижаются, когда не информируем, что уже Родина.

Белов не отрывался от иллюминатора.

Огромная теплая земля отчизны, изборожденная шрамами оборонительных полос и круглыми вмятинами бомбовых воронок с мерцающей в них темной водой, лежала в мягкой зелени лесов могуче и просторно. И Белову казалось, что самолет не чсам пошел на снижение, а это он силой тяготения всего своего существа вынуждает его идти все ближе и ближе к земле.

Провожая Белова на немецком аэродроме, Барышев сказал:

- Значит, так: сначала в наградной отдел и только потом, при всех орденах, - в управление. Ты знай: я человек тщеславный, мой кадр - моя гордость. Да не забудь, отцу скажи: если поедете на рыбалку, мотылей пусть берет из моего тайника.

Надя отозвала Белова в сторону, раскрыла сумку и, строго глядя в глаза, приказала:

- Запомните: здесь, в бумаге, курица, четыре крутых яйца, масло в коробочке, какао в термосе. Папа велел передать: вы обязательно должны нормально питаться.

Белов посмотрел жалобно в ее, как всегда, чуть надменное лицо с коротким носиком, еще по-детски пухлыми губами, серозеленые глаза под сенью ресниц. Спросил:

- А вы?

- Что я?

- Вы будете в Москве?

Надя удивленно повела плечами.

- Но мы ведь там живем. - Подала твердую маленькую руку. Напомнила: А витамины принимать до еды. Они в коробочке из-под капсюлей для взрывателей.

- Я буду скучать без тебя! - сказал Генрих.

- Я тоже, - грустно улыбнулся Белов.

Генрих обернулся к Барышеву: