Щит Найнавы

Несколько мгновений она привыкала к полутьме внутри храма. А когда увидела ЭТО, будто неведомая сила вытолкнула ее в двери обратно на улицу. В следующее мгновение ее скрутил приступ рвоты.

Орселин долго приходила в себя. Но потом все же сумела войти обратно в храм. Как во сне она обходила лежавшие на полу окровавленные, обезображенные, облепленные мухами тела, сама не понимая, что делает. Наверное, ей просто хотелось убедиться, что все они мертвы, и что им уже никто и ничто не поможет – она тем более.

От тяжелого духа крови и испражнений, смешанного с запахом курений, продолжавших тлеть в курильницах, желудок снова начал болезненно дергаться, но Орселлин почти пришла в себя. Только в ушах звенело – или это мухи жужжат над мертвыми? Она увидела здесь всех, кого знала – в храме лежали все жители деревни Крам-Динар. Мужчины, женщины, старики, подростки, маленькие дети. Кто-то убил их всех. Кто? Многие тела выглядели так, будто их рвали зубами и когтями.

Вначале она нашла труп белокурой Эвиэль и ее отца Йорама: они лежали рядышком, и их лица были спокойны. Переступая через ручьи застывшей крови на полу, Орселлин медленно брела по храму и узнавала своих друзей – Альгифу, Таит, хохотушку Нейле, белобрысого Лива, любимца всех деревенских девчонок Ринка, остальных ребят из их компании. Ее сердце болезненно дрогнуло, когда она нашла тело Рейнса. Орселлин захотелось прикоснуться к Рейнсу, но она не смогла себя заставить это сделать. Дуалл лежал на спине рядом с сыном, его открытые глаза остекленели, огромные ручищи так и остались сжатыми в кулаки. Недалеко от стола, где стоял сундук для пожертвований, она увидела в куче растерзанных трупов вдову Рейле, свою приемную мать. Лицо ее было превращено в кровавое месиво, и Орселлин узнала покойницу по плетеному из красных и черных ниток браслету на правом запястье – вдова Рейле никогда его не снимала. Орселлин опустилась у тела на корточки, взяла в свои ладони пальцы старухи, начала тихонько и бессмысленно подвывать, но потом внезапно подумала, что плачем ей уже не поможешь. Тряпицей, в которой был хлеб для рыбок, накрыла старухе разодранное лицо и пошла дальше. Особенно много тел лежало перед алтарем, будто люди в свои последние мгновения искали тут спасения от убившей их неведомой силы. Орселлин остановилась – мраморный пол был так обильно залит кровью, что идти дальше, не наступая в эту ужасную лужу, было невозможно. И в этот миг она увидела отца Фэйна и закричала протяжно и страшно.

Преподобного Фэйна подвесили вниз головой над алтарем. Пропитавшаяся кровью мантия колоколом свисала вокруг тела, открыв худые волосатые ноги, связанные веревкой по щиколоткам. Убийцы перекинули веревку через вытянутую руку статуи Гелеса над алтарем, а свободный конец привязали к медной решетке у стены. Над алтарем гудела туча мух, он был буквально залит темными потоками. А на самом алтаре Орселлин увидела человеческий череп, причудливо раскрашенный красными и черными полосами. Раньше его здесь не было. И ей вдруг показалось, что пустые глазницы черепа обращены прямо на нее, и кто-то невидимый, находящийся далеко от оскверненного, полного трупов храма, может сейчас наблюдать за ней.

Орселлин попятилась от алтаря, споткнулась о чью-то ногу, упала в застывшую кровь, с протяжным воплем бросилась вон из храма. Она не помнила, как добежала до дороги, как натолкнулась на повозку торговца, что было потом. Она не знала, сколько прошло времени с того мгновения, когда чувство реальности оставило ее. Осознание жизни пришло лишь в тот миг, когда Орселлин увидела, как над ней склонилось изрезанное морщинами бледное лицо, и ясные синие глаза, такие же, как небо над ее любимым озером, как глаза самой Орселлин, посмотрели на нее.

– Где я? – спросила девушка.

– Не бойся, дитя, – сухая теплая рука легла ей на лоб. – Ты в безопасности. Я позабочусь о тебе.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ЛАМПАДА В НОЧИ

Брат Оври разломил хлеб, обмакнул кусок в чашку с уксусом – и положил на тарелку. Есть ему расхотелось. Возможно, это усталость. Ночь выдалась очень тяжелая, в восточном крыле рожала женщина из последней группы беженцев. Ребенок шел попкой вперед. Брат Оври сделал все возможное, чтобы младенец и мать остались живы. Новорожденную девочку приняли сестры, а брат Оври, накладывая швы роженице, думал о том, что эта бедная женщина выбрала совсем неподходящее время для того, чтобы стать матерью. Ну да ладно, только бы выжила. Занимаясь роженицей, он и не заметил, как наступило утро.

– Идите, поспите, отец Оври, – сказала ему молоденькая послушница Вера. – Мы позаботимся о бедняжке.

Оври решил не возвращаться в келью, устроился тут же, в лазарете на одной из лежанок. Проспал он до полудня и очень рассердился, когда понял, что сестры его не разбудили. Но у девушек были такие глаза, что гнев Оври сразу улетучился. Он только поворчал по-стариковски и отправился в монастырскую трапезную – его мучила жажда.