Она поняла, что хотел сказать ей Ворон, но трудно было примириться с той простой мыслью, что иметь все нельзя. Она хотела иметь все: и родичей, и любовь Брендольва, и Ворона, и мир между всеми. Картина этого счастья казалась такой полной и яркой, что в ее невозможность не верилось. Она так близко – не хватает лишь какой-то малости, чтобы до нее дотянуться. Меньшее зло… Серый мрак, и в нем – Ворон, посланец огромных сил, который станет для нее не силой, а лишь призраком невозможного, потому что сама ее жизнь в этом сером покое будет лишенной всякого смысла. Вернуться домой… Жить, как живут все, греться у огня, слушать саги… качать на коленях детей, своих детей, и самой рассказывать им о богах и древних героях… Это – смысл, это – дело, потому что род человеческий должен продолжаться. Иные сомневаются, а есть ли смысл в его существовании, но не спрашивайте об этом женщину. Боги сотворили ее продолжательницей рода, и она никогда не спрашивает – зачем? И в этом она, может быть, нечаянно мудрее мудрецов, поседевших, разыскивая смысл жизни. Если все станут лишь искать его, то жизнь прекратится раньше, чем ее смысл будет найден.
– За время жизни человеческая душа собирает в себе тот огонь, который потом понесет ее гораздо выше, чем ты можешь себе представить, – зашептал ей в ухо тихий голос. Это не был голос Ворона; казалось, говорила сама серая мгла. Но Хельга почему-то знала: этот голос идет издалека, он не принадлежит серому миру по имени Хель. Откуда-то из палат Асгарда одна из великих матерей человечества протянула руку, чтобы подбодрить свою дочь. – Для этого надо жить человеческой жизнью, – шептала богиня, и Хельга верила ей, как матери. – Жить с людьми. Любого героя, любого мудреца когда-то родила мать, и кто они такие, чтобы отрицать право других женщин рожать других героев и мудрецов? Не слушай их. Ты создашь новый мир, и он будет не хуже других. Не слушай никого. Ты – жизнь, и продолжаться – твое священное право.
Чем дольше Хельга слушала ласковый голос, тем сильнее ей хотелось назад, домой. Привычные, любимые образы обступили ее со всех сторон, были вокруг нее и внутри нее, перед глазами стояло лицо Дага, такое четкое и прекрасное, каким она никогда не видела его раньше. Он звал ее к себе, и от голоса богини, от нестерпимого стремления к жизни, к людям горячие слезы выступили на глазах.
В серой мгле впереди вдруг мягко забрезжило светлое пятно. Хельга моргнула, и пятно прояснилось, превратилось в фигуру женщины невысокого роста… Ее лицо… Хельга вгляделась, и туман вдруг растаял, глаза женщины ясно глянули прямо ей в глаза, и она узнала их. Десять лет… Она была так мала, когда умерла ее мать, что почти не помнила ее лица, но сейчас это лицо вспыхнуло перед ней с такой резкой ясностью, с какой она не воспринимала его в детстве. Это открытие потрясло ее, и Хельга словно провалилась сквозь эти десять лет, туда, где ее мать была живой…
Не помня себя, Хельга рванулась к сияющему лицу, к глазам, зовущим ее любовью и лаской. Откуда-то сверху упала тьма; Хельга сильно вздрогнула и замерла. И внезапно увидела наверху острый отблеск звезды. Фигура матери исчезла вместе с туманом. Чувствуя себя совсем потерянной между мирами жизни и смерти, Хельга пробежала несколько шагов вперед, потом вспомнила о Вороне, обернулась…
И увидела позади себя морской обрыв. В лицо ей ударил влажный ветер, разом воскрешая все ощущения жизни. Где-то внизу ревели волны, а рядом качала лапами высокая ель. Еловый мыс. И никого. Но это был Хравнефьорд.
Мигом сообразив, где находится, Хельга пустилась бежать. Она жадно ловила ртом свежий прохладный воздух и никак не могла надышаться. Серая мгла Хель мерещилась где-то позади, и все существо Хельги стремилось убраться от нее как можно дальше. Недавние воспоминания вызывали такой ужас, что стыла кровь, и Хельга бежала все быстрее и быстрее, чтобы не дать ей застыть совсем. Не верилось, что она могла находиться в самом сердце смертной мглы и не умереть от одного ужаса.
С трудом глотая воздух, Хельга взобралась на холм. Внизу в долине лежал Тингваль. Ее дом.
В гриднице Тингваля горело много огней, но стояла тишина. Люди сидели на скамьях и прямо на полу, жались друг к другу, как от холода, но не поднимали глаз и не смотрели друг на друга. Фигуры напоминали нагромождение валунов на морском берегу, которые веками лежат бок о бок, но не могут ни обратиться друг к другу, ни уйти прочь.