Щит рода

Увидела я мать Настасьи, склочную тетку, отчаянно торгующуюся за каждую копейку и жалующуюся на жизнь. Дескать, ее дочь не так поняли, что они себя не жалели, голодали, тогда как Лизоньке доставалось самое лучшее. Вот только глядя на лоснящиеся лица и сдобные формы этой семейки, слабо верилось, что они голодали. А уж родители женишка как взбеленились! За что им платить? Их сыночек слова не сказал, только рядом стоял.

– Так ведь это его невеста оскорбления наносила, отчего ж не остановил? – с ехидцей поинтересовался Петр Савельевич, который уже выяснил, что молодой человек по уши завяз в этом деле.

Люди живо донесли слухи, как он оклеветал бывшую пассию, когда узнал, что за ней приданого нет.

– Да какая невеста? – взбеленилась несостоявшаяся свекровь. – Еще нам воровки в семье не хватало! Свадьбы не будет!

– Что-о? – тетка Гаврилы Силантьевича чуть дар речи не потеряла. – Да как ты смеешь говорить такое про мою доченьку ненаглядную! Я ж тебе патлы повыдергиваю, образина болотная! – накинулась она на женщину с кулаками с таким напором, что мужья еле разняли.

Городовой посмотрел на это дело, покачал головой, да и впаял дамочкам нарушение городского порядка. Скрипя зубами, обе подлые семейки раскошелились по тридцать золотых, половина из которых ушла в казну города, и принесли Елизавете публичные извинения. Бывший женишок красными пятнами пошел, когда признал, что оговорил Лизу, и как сильно сожалеет об этом. Попробовал бы он сказать что-то другое, когда Игнат демонстративно поигрывал в ладони огненным пульсаром. Это ли не доказательство, что с ним шутки плохи? Бедная Лиза, которую напоили успокоительным отваром, только охала и хлопала глазками от удивления.

Мы даже удалились с помпой, вызвав наемный паромобиль и заплатив золотой за поездку. Но оно того стоило! Кожаная обивка, удобные сиденья, отделка натурального дерева, плавный ход, за которым не чувствуется тряски, как в конном экипаже. Мини-бар с прохладительными напитками и конфиденциальность, обеспечиваемая толстой стеклянной перегородкой, отделяющей водителя от пассажирского салона.

– Елизавета Гавриловна, держите, это принадлежит вам, – вручил ей Игнат мешочек с золотом. – И прошу прощения, что вынудил участвовать в этом фарсе. Надеюсь, не затаили обиду, что назвал вас невестой? Иначе я просто не смог бы поставить этих выскочек на место.

– Я? – Лиза вспыхнула румянцем. – Нет! Что вы? Как вы могли такое подумать? Наоборот, это мы с батюшкой теперь в неоплатном долгу. Заберите эти деньги, все зло от них, – она протянула мешочек обратно. – Если бы я только знала, что так выйдет, сдержалась бы. Мне безумно жаль, что вам пришлось пожертвовать репутацией, скомпрометировав себя связью с простолюдинкой. Если нужно будет, я все-все объясню вашей невесте… или супруге, если она есть.

– Пф-ф, какая жертва, Елизавета Гавриловна? – брат небрежно отмахнулся, и от денег в том числе. – Мою репутацию уже ничего не испортит. Имени я настоящего не называл, так что забудьте! И насчет жены не переживайте, потому как нет ее и не было. Невесты тоже нет и, наверное, никогда уже не будет, – добавил он со вздохом, при этом взлохматил волосы на моей макушке и прижал к себе. – Нина – вот моя семья, и никого нам больше не нужно.

На этом разговор затух сам собой, а по возвращении в таверну решили не дожидаться утра и покинуть Кустов до закрытия городских ворот. Слишком уж много внимания привлекли к себе сегодня, лучше не искушать судьбу ради одной ночи в мягкой постели. Так что мы плотно поужинали, переоделись в дорожные костюмы и поспешили убраться из города.

Гаврила Силантьевич преобразился, увидев, как изменилась дочь. А уж когда узнал подробности нашего похода по магазинам, благодарил Игната со слезами на глазах. Даже в ноги хотел упасть, но брат вовремя предотвратил этот порыв, заверив, что заступился бы за любую другую девушку, если бы на его глазах происходило нечто подобное. Мальчишки недоумевали, что это такое случилось, пока мы отсутствовали, однако спросить не решились. Егорка в силу того, что ему не было никакого дела до каких-то там разговоров, ведь он впервые попробовал пирожных, что прислали из кондитерской. Ну а Ивану гордость не позволяла расспрашивать. Или гонор. Кто знает, на что парень постоянно обижался?