Щорс

Забылся Николай с детворой. Для удобства — бегать по траве — переоделся в расхожее, домашнее: простенькие бумажные штаны, латанные на коленях, рубашку в полоску. Заметно вырос из них. Кувыркаясь, визжал вместе со всеми, играл в жмурки. На таинственные знаки сестры Кулюши не сразу отозвался, она кивками показывала на калитку: выдь, мол.

— Глашка, — шепнула, досадуя на его несообразительность.

Издали еще догадался, что Глаша прибежала с реки. Белая матроска с синим полосатым воротом и синяя короткая юбка открывали шею, руки, ноги выше колен. Загар свежий: вздернутый нос выделялся красным пятном, вот-вот залохматится белой стружкой. Желтые богатые косы наверчены на маковке, берегла от воды, не окуналась; завитушки мокрыми сосульками свисали на уши и шею.

— Костю увидала, — сказала она, смущенно топчась у раскрытой калитки и в то же время пытливо оглядывая его светло-карими глазами. — А ты… не в форме?

— Осточертела форма. Тянись перед каждым мундиром, отдавай честь… Добро в гражданке… сам себе командир.

— В письмах так гордился, — Глаша опешила. — И на фотокарточке… Она идет тебе.

Николай готов был сгореть дотла.

Не опомнились, как пролетел месяц. Такого лета у Николая не бывало еще. Дома в нем не нуждались, просто отвыкли. Все его обязанности разделили между собой сестры, Кулюша и Катерина. Первые день-два, потолкавшись, он увидел, обходятся без него. Исчезал с утра.

Праздное одиночество не такое уж пустое занятие. Шестнадцатилетний парень очутился вдруг один на один с собой. Вспомнилось давнее: как бы со стороны видел себя мальцом у матери на руках, школьником среди братвы, на реке, в дубраве. Поначалу были видения сумбурные, что взбредет в голову; не отдавал отчета, зачем воскрешает в памяти прошлое.

Дальше — больше: начал выделять себя, переоценивать свое отношение к виденному. Понял: главные события проходили вне дома. Погашенные топки паровозов, непривычно бездымная ржавая труба котельни, черная толпа деповских, оставившая верстаки в рабочие часы, — все это представлялось нынче в ином свете. По горячему следу высказывал дядя Казя, но суть тех высказываний дошла только теперь. Вспомнился отчетливо и тот вечер в горнице… Явственно видит материны глаза, вопрошающие, испуганные. Дядя казался пьяным. Теперь понимает его тогдашнее состояние: боялся он не казаков, ему было стыдно перед теми, кого угнали казаки. До сих пор слышит свой голос: «А почему казаки не хватают тебя?»

Не вспомнит, что побудило его спрашивать. Сейчас, восстанавливая в памяти по черточкам выражение лица дяди и слыша ответные слова, ему становилось неловко перед самим собой. Будь дядя не в отъезде в те дни, даже толкайся среди бастовавших, ничего не изменилось бы. Понимать происходящее вокруг тебя, объяснять его не значит бороться, отстаивать. Дядя не был связан с руководителями забастовщиков; он слишком занят собой, живет в своем мире. Годы вынашивает мечту о создании летательного аппарата, не жалеет сил, времени и заработков, чтобы воплотить ее. Остального для него просто не существует.

В нынешний приезд Николай почувствовал: дядя изменился. Что-то сдвинулось и в их взаимоотношениях, усложнилось, хотя и обращался тот к нему как к равному. Раньше учил, объяснял. Николай слушал, мучительно силился вникнуть в суть его слов, всегда сложную и непонятную. Не стеснялся переспрашивать, все услышанное принимал на веру. Теперь они будто поменялись местами: дядя хотел слушать. Вопросы сыпались беспрерывно; порой такие, диву давался Николай: чем кормят в школе воспитанников, как часто водят их в баню, какие постели… Пробовал отшучиваться — дядя хмурился. Удивительное находил в том, что самого-то дядю сроду не занимали такие «пустяки», как еда, одежда, да и весь прочий домашний быт.

На днях дядя Казя поставил и вовсе его в тупик. Шли они мимо депо по путям. Указывая взглядом на поворотный круг, где стоял паровоз, он с нескрытой завистью и грустью сказал:

— Паровоз чего… Задал человек ему направление. А движется по рельсам, не собьется. Ты тоже видишь, куда идешь.

Ломает Николай голову: что в тех словах дяди? Явно сожалеет, что не знает, куда идти. Но как понимать о себе? Что значит — видишь, куда идешь? Впервые подумал, как мало знает о самом себе.

Не знает ничего и о Глаше. О ней думал постоянно, где бы ни находился, что бы ни делал. Дома, на улице и, само собой, на охоте. Тут никто не мешал. Кто там возле нее? Красивая, нарядная.

Глаша не пришла на вокзал. Предупредила с вечера: совестно, мол. Удержался, не вспылил. Прогуливались по хоженой тропке — обошли школу, дальние улочки. Она держала его за руку выше локтя.

В вагоне мысленно составлял письмо, в котором объяснит, что не сумел высказать в последний вечер…