Щорс

А почему Советы должны верить ему, офицеру? Почем знать им, что он не глядит на Дон, как другие? В конце концов, ведь он списан со службы за непригодностью, он кашляет кровью и нуждается только в теплом месте под крышей… Нет, дни горячие, времени разбираться с каждым в отдельности не отведено. Костя показал себя в деле. Единственно приемлемая рекомендация.

Встречаясь ночами с братом, Николай сумел убедить его, чтобы они с дядькой не мотались там, не добивались ни у кого заступничества.

— Бесполезно, уверяю вас, — настаивал он. — Время решит само…

— Так говорит и чекист тот. Пускай, мол, не высовывается покуда.

— Спасибо надо сказать неизвестному покровителю моему. Уж он-то лучше нашего понимает… Подумайте о другом месте. Можем людей подвести, Плющей. Да и мерзну ночами… Кожух не спасает.

На другую ночь пришел за ним зять, Петро Бондарович. Развязывая узел, пояснял:

— Переоденься, из моих обносков, железнодорожных. Паровоз возле электростанции, в тупике. Сброшу на разъезде, у дружка.

Через сутки вернулся Петро. От порога заметно, что доставил добрые вести.

— Сбирайся обратно, Николай. Утряс Казимир Михайлович в Совете… Какой-то начальник высокий из чекистов побывал вчера в Сновске, разобрались.

В паровозе, в грохоте, копотной духоте, Петро вынул из кармана сложенную газетку: почитай, мол. Заголовок насторожил. Новость! Австро-германские войска движутся на Украину. Как? Почему? С какой целью?

Ответы Николай получал уже дома. Не сразу, правда; искал их в официальной прессе, в слухах, в бесконечных разговорах с дядей Казей. Тот измотался меж Советом и депо. Его опыту, чутью Николай доверял; понимал и сам, что несет с собой вторжение немцев на Советскую Украину. Быть крови… Какой еще! Забыв о своей личной беде, болезни, в мучительных раздумьях, он отчетливо увидал свое место в надвигающихся кровавых событиях. До времени сам себя вывел из строя, уложил в постель умирать.

Собственно, ничего еще им не достигнуто; палец о палец не стукнул, чтобы быть нужным людям. Одни ищут применения своим молодым силам в науке, другие — в революции, в борьбе. Жить этим только в мыслях… Нет, нет. Хватит! Пришла пора и его. Завтра может быть поздно. В двадцать два года помереть в постели…

Клокотало все внутри. Не мог он сидеть за закрытой дверью сложа руки. Подступал к дяде Казе с ножом к горлу. Тот, дивясь перемене в племяннике, радовался и в то же время терялся.

— Советская Россия подписала соглашение о временном перемирии с Германией… — задыхался Николай. — В этом здравый смысл. Большевикам нужен как воздух мир. По миру наскучала армия. Пять-шесть миллионов мужиков в серых шинелях! Но Рада эта, недобитая, прости господи… Ей ничего не стоит лечь в постель к любому. Вчера валялась с французами, а нынче плюхнулась к немцам. Кто больше заплатит. Она все делает, чтобы оторвать Украину от России.

— Не кипятись, — вяло протестовал Казимир Михайлович. — Декабрьское перемирие нарушили сами немцы, а не Россия… Но мы не знаем до тонкости другого. Именно советская делегация тогда во время мирных переговоров в Брест-Литовске признала назначенную Радой делегацию Украины правомочной.

— Не нам с тобой, дядя, гадать о тех тонкостях. Разберутся потом, может, и без нас… Сей момент решается… Быть народу Украины свободным, советским или пасть в рабство. Рада бросила его под сапог врага. Пятьсот тысяч голодных австрийцев и пруссаков посадила на шею селянину. Цель-то как на ладони — убрать Советы. А это значит залить республику кровью. Кровью народа. И крови той быть!

Вот он, тот племянник, каким Казимир Михайлович хотел его видеть задолго до нынешнего дня. Смалу чувствовал в нем скрытую силу, оттого так тянулся к нему душой; редко проявляла она себя, сила та, но всегда как-то кстати. Кажись, теперь то самое время.

— Смотришь так… — переняв его взгляд, Николай опустился опять на стул. — По-твоему, несу чушь?

— Так я… Не обращай внимания.

Кроме них, в горнице Костя с Митькой Плющом; еще раньше пришел к дяде его давний приятель, Кузьма Науменко. Они с ним вот уже зиму в кровь бьются со всяким эсеровско-меньшевистским сбродом, окружившим тесным кольцом председателя, старика Михайловского. Их два голоса тонут в гаме. Дядя все жалуется, а сделать ничего не может. Николай советовал ему плюнуть на ту горластую компанию. Нынче в Совете тоже обсуждался вопрос — немцы. Большинство признало не вторжением — спасением Украины. На этот раз, кажись, дядя прислушался к его совету — плюнул.

— Откуда взяться силе, — с жаром спросил Кузьма Науменко, потрясая газеткой, — какая бы преградила дорогу немцам? Пятьсот тысяч! Отборнейшие войска, оснащенные техникой. Вот читайте.

У Николая таилась под усами усмешка; усмешка та и в голосе:

— А мы с тобой? Нас уже пятеро. Так в каждой хате. А по всей Украине, посчитай, сколько хат?

— Кто же ее поднимет, ту силу? — вмешался Костя. — Они будут скоро и в Сновске.

— Будут.

Не давая разгораться спору, Казимир Михайлович мрачно глянул на Николая.