Щупальца веры

— Меня встречали в деревне с таким гостеприимством, с каким меня никогда нигде не встречали ни прежде, ни потом. Сначала я подумала, что это, может быть, из-за того, что я — белая женщина, что это могло быть из-за любопытства, может быть, они особенно ценили то, что я говорила на их языке. Но затем я обнаружила что-то другое в их поведении… глубокое уважение и в то же время чувство настоящего родства. Как будто они ожидали меня. О да, я знаю этнографов, у которых тоже были такие чувства, это эгоистическое желание, чтобы тебя приняли за своего. Но это было нечто другое. Эти люди любили меня, давали мне почувствовать почтение. Вождь, дети, старики, охотники, хранители огня — все они откровенно разговаривали со мной, так никогда еще никто со мной не разговаривал. Все… кроме одного. Это был старик, живущий в отдаленной от деревни хижине. Сначала я даже не подозревала о его существовании. Затем в один прекрасный день я увидела, как он пришел в деревню и зашел в хижину вождя; через некоторое время он вышел оттуда.

Я знала, что вождь болел, но после того, как старик посетил его, он выздоровел. Как только я увидела старика, я спросила о нем у других. Но они отделались от меня. Они ничего не хотели о нем говорить. После того как они были так откровенны со мной во всем, я подумала, что это было странно, что они ничего не захотели сказать мне. Но я не настаивала. Я начала наблюдать за хижиной старика; на самом деле я старалась, чтобы он меня заметил. Казалось, это его не беспокоило. Он обычно часами неподвижно сидел, поджав ноги, перед своей хижиной — своего рода дзен-буддизм по-африкански, — просто наблюдая за рекой, которая протекала неподалеку от его хижины. Он там сидел, а я стояла за деревьями — а позднее я тоже сидела, — и я не знаю, как это объяснить, но у меня было ощущение абсолютной… духовной связи. Я знала, что ни в коем случае не должна была пытаться заговорить с ним, пока он сам не захочет этого, не подзовет меня жестом подойти к нему поближе. И несмотря на то, что дни проходили один за другим, а он ничего не говорил, я была абсолютно уверена, что этот момент наступит.

Кэл был заворожен рассказом. Даже несмотря на то, что его изнеможение в некоторые моменты давало о себе знать. Мускулы его шеи были напряжены. И он почувствовал нечто похожее на стремительный порыв ветра или на металлический шум, который слабо ощущался его барабанной перепонкой, подобно звону металлической брони на далеком расстоянии.

— И затем это произошло. Это случилось в конце дня, после того как я провела там несколько недель. Это был великолепный вечер. Солнце садилось за рекой, при оранжевом свете соломенные хижины казались сплетенными из золота. Одним словом, красота этого дня, простор горизонта — я никогда не чувствовала себя настолько близкой… к самому мирозданию. Казалось, это было самое начало сотворения мира, и я находилась вместе с одним из первых человеческих созданий, которые населяли нашу планету. Племя закончило ужинать, и все они расселись по кругу в центре деревни, как это обычно делали, когда не было дождя, и начали петь. Невозможно описать эту песню. Медленная и более мелодичная, чем большинство других африканских песен, которые ты слышал, это было… о Боже, невозможно описать, это было просто сверхъестественно. И когда они пели, я знала, Кэл, я знала,что в ту ночь старик позовет меня. Этот час, это место, все здесь происходящее были предназначены мне судьбой, предписаны звездами, как если бы я прочитала это на небе по Большой Медведице. Солнце село, появились звезды, один за другим члены племени медленно удалились. Но я оставалась сидеть там. И когда облако закрыло луну, и наступило самое темное время ночи, сквозь деревья я увидела мерцающий свет, который шел от хижины старика. Его силуэт вырисовывался в дверях хижины, и он жестом показывал мне, чтобы я подошла к нему.