Щусев

Местные жители до сих пор сожалеют о преждевременной кончине Щусева в 1949 году, полагая, что если бы судьба отвела ему еще пять лет жизни, то Кишинев было бы не узнать. А центр молдавской столицы мог бы соперничать с Дворцовой площадью Петербурга. Щусев очень интересно планировал перестроить знакомый ему с детства кафедральный собор и, присовокупив ему дополнительные корпуса, разместить там Дом правительства. Отправной точкой нового Кишинева, по замыслу Щусева, должна была стать все та же Триумфальная арка. А роскошный университетский квартал! А парк Победы! А Молдавский оперный театр! Все это так и осталось на бумаге — скоропостижная смерть зодчего не позволила осуществиться широким перспективам превращения Кишинева в «настоящий индустриальный центр, в котором расцветут советская наука, техника и искусство», как того хотел Щусев.

Но все-таки кое-что удалось воплотить в жизнь. Архитектор хотел разрезать город тремя широкими проспектами — лучами, исходящими из центра солнечного щусевского Кишинева. Успели проложить лишь один луч — до 1959 года он назывался «Центральный луч Щусева». Этот луч должен был отражаться в реке Бык, обрамленной зодчим в гранитные набережные. Щусев мечтал соединить Бык с Днестром, превратив таким образом сухопутный город в большой речной порт.

Алексей Викторович был бы не против поселиться в таком прекрасном городе, сотворенном по его проектам, а потому нашел здесь место и для своей мастерской, не так далеко от родительского дома, на Буюканском спуске. Отсюда, где юный Алеша Щусев рисовал в своем далеком детстве первые пейзажи, умудренный опытом зодчий на склоне лет мог бы любоваться потрясающими видами Кишинева. Захваченный масштабными урбанистическими идеями архитектор тем не менее не забывал, откуда он вышел…

«МОИ ПОМОЩНИКИ — ЭТО МУЗЫКАЛЬНЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ, НА КОТОРЫХ Я ИГРАЮ»

На кладбище Донского монастыря среди множества старых захоронений есть одно скромное гранитное надгробие. На нем изображена… гостиница «Москва». Так отмечена могила бывшего сотрудника мастерской Щусева — архитектора Леонида Савельева. То ли сам Савельев завещал сделать на своем надгробном памятнике такой рисунок, то ли родные и близкие зодчего осуществили эту затею по личной инициативе.

Так или иначе, но подобная посмертная попытка закрепить авторство Савельева в проекте гостиницы «Москва» выглядит странной и заставляет задаться вопросом: до какой же степени одержимости надо дойти, чтобы таким вот образом оспаривать главную роль Щусева в известной архитектурной истории даже после смерти ее главных участников? Интересно, а что бы другие щусевские сотрудники изобразили на своих памятниках? Ведь спроектировал он немало, а работавших под его начальством было еще больше.

У Щусева работали или совсем недолго, или же десятилетиями. Последних, прошедших школу Щусева, было больше, некоторые из них оставили о своем учителе интереснейшие воспоминания, помогающие нарисовать колоритный образ академика. Неверным было бы опираться лишь на одно ярко выраженное мнение, плохое оно или хорошее. Только из совокупности разных точек зрения и появляется возможность объективно подойти к созданию портрета человека…

Многолетний помощник Щусева Никифор Яковлевич Тамонькин четыре десятка лет трудился в его мастерской. Алексей Викторович взял его к себе еще во время работы над проектом Марфо-Мариинской обители, а затем привлек его к проектированию Казанского вокзала, мавзолея и других построек. Тамонькин — незаурядный художник и проектировщик, создал и ряд самостоятельных построек в Москве — здания Автомоторного института, Института машиноведения Академии наук СССР и т. д. Его мемуары о Щусеве полны драматизма и разочарования:

«Сорок лет совместной работы с А. В. Щусевым составляют всю мою жизнь. Оглядываясь теперь на это длинное и, я бы сказал, трудное для меня, конечно, не для Щусева, — прошлое, я ощущаю в глубине своей души много горечи и ни одного момента радости.

Почему это так?

Кто в этом виноват, я или А. В.?

Чтобы ответить на этот вопрос с понятной для постороннего человека ясностью, нужно привести много примеров наших взаимных отношений, необходимо также рассказать и о его отношениях с другими лицами, свидетелем которых я был.

Вначале я сказал: «Совместной моей работы с ним», — на самом деле это неправильное, а еще точнее, нехарактерное выражение, ведь А. В. был человеком, не терпящим каких бы то ни было помощников, а тем паче меня: в силу моего крестьянского воспитания и малого образования он смотрел на меня так, как американец или англичанин смотрит на цветного человека, считая его неполноценным.

Это составляло отличительную и самую существенную черту его характера. Я бы сказал, основываясь на моих длительных наблюдениях, что такое понятие с его стороны было не только по отношению к столь ничтожным, совершенно невлиятельным (а он особенно разделял людей на влиятельных и невлиятельных), как я, но и к брату, жене, детям. Все они представлялись ему людьми, существующими для него.