Шебеко (антология)

В Чеменево Коля попал к вечерне. Он задержался подле околицы, с чрезмерным удовольствием вдыхая сухой, надежный воздух родимого села. Хлопец приветливо подмигнул шатровому дому, окна которого сейчас показались маленькими и хрупкими в сравнении с городскими, а в душе поклонился двум высоким, мохнатым яблоням, по которым он когда–то лазил как мартышка…

В отцовском доме все застыли с появлением Коли: в семье с превеликим волнением ждали последние новости от хлопца. Особенно мать. Она отложила какие–то кастрюли, ногой тронула чугун, пропитанный сажей и гарью, задвинула его вдаль, к печке, и с тревогой приблизилась к сыну:

— Ну как?

— Что как? — сразу не ответил Коля, хотя и прекрасно понял, о чем идет речь.

— Поступил?

— Без вопросов… — высокомерно заявил хлопец, а в глазах его зажглись ликующие огни.

По смуглому, грубому лицу матери расползлась самодовольная улыбка, и цыганские ее очи лазером стрельнули в пространство, не в силах скрыть охватившее ее воодушевление.

— Трудно, наверное, было поступать? — В голосе матери слышится любопытство и одновременно радость.

— А ты как думала? Безмозглым там делать нечего… Вмиг отправляют домой.

— Правильно делаешь, то учишься. Нечего жить без образования… И я вот могла выучиться, да условия в те годы были отвратительными. Семья большая, а денег — кот наплакал… А ведь в школе первенствовала во всем. Почти все знала назубок… Эх! — и в голове матери появляются горячие угольки: «Зря связала судьбу с деревней… Что здесь вижу? Каждый день кастрюли, пудовые чугуны и… грязь. Разве в том цель жизни?»

И чудится ей, что там, в городе, совсем иная жизнь. И театры, и кино на потребный вкус. Но главное, общество, общество–то какое! Должно быть, культура в нем светит, как когда–то в Москве… В столице, как и везде, в войну было тяжело, но люди по–прежнему не теряли доброты и возвышенных чувств. Конечно, в основной массе своей. А мразь и подлость, подобно трассирующим пулям, пропадали вдали, хотя и норовили укусить побольней…

Мария Федоровна как цыплят прогнала назойливые мысли и воспоминания, а после ринулась в клеть за пахучим медом.

Дмитрий Георгиевич, молча наблюдавший за этой сценой, и после ухода жены не раскрыл рот. О чем болтать, если сказано все? Сын зачислен в институт. Значит, исполнилась воля семьи. Только в дебрях души промелькнуло подобие улыбки. Главное, сын станет лесничим, а стало быть, человеком на все годы жизни… И здесь его резанула отвратительная мысль: «Интересно, во сколько мне обойдется подобная учеба?» Его голова приступила к прикидкам, но через миг она запуталась в расчетах и затихла, встревоженная возможными затратами. Деньги, понятно, нужны немалые. Но где их взять? В колхозе горбишься за воздушную «палку», на что в лучшем случае можно зашибить смехотворный вес зерна. Стало быть, остается единственный путь: шабашничать не в столь отдаленных местах. А это в свою очередь нервотрепки, свара с бригадиром за невыполненные трудодни. «Надо бы и нынешнего бригадира пригласить в кумовья…»— здраво рассуждает его беспокойная мысль. — Глядишь, и будет тебе порция «отгулов» в далекие края…»

Как на грех, Раи не оказалось дома. И Колю гложет мстительная мысль: «Все равно утру ей нос!» В голове просыпаются фантастические сцены, перемешанные с чувством собственного превосходства над ней.

После короткого ужина Коля рванул в местный клуб, в котором, как важное сообщение шепнул ему средний брат Саша, крутили какой–то американский детектив. Возле клуба толпился народ. Малец проскочил вперед, на лестничной площадке расплатился за билет и юркнул в помещение. И здесь он лицом к лицу столкнулся со школьным товарищем Егором.

— Привет! — воскликнул друг и двинулся ему навстречу. — Говорят, ты успешно штурмуешь институт… А как обстоят дела в истинном свете?

— Поступил! — коротко резанул Коля, осматривая присутствующих в клубе.

— Повезло! — И Егор дернул его за рукав. — Садись, в ногах правды нет. Да и, собственно, скоро начнется кино…

Коля примостился рядом, но не успел вдоволь поболтать с другом — на экране возникли кадры из фильма.

С Егором он в последнее время виделся мало, поскольку надолго пропадал в Первомайском, но крепко их связывала прежняя дружба, особенно получившая бурный расцвет в классе шестом. Именно в те дни и писала Коле свои любовные стихи Люба Макарова, одноклассница и соседка Егора. К слову сказать, те же стихи — слово в слово, она одновременно направляла и другому мальчишке, из своего же класса. Об том Коля был превосходно информирован, но это не задевало его и не волновало.

Раз Люба через верную подружку передала Коле записку. В ней спрашивалось: почему он частенько невеселый? Этого Коле было достаточно, чтобы обратить на нее внимание. Он не задержался с ответом. В тот же день он подобрал подходящий момент и на ее вопрос дерзко бросил: «Грустный потому, что никто меня не любит…»