Шедевр

В первые недели после моего возвращения главной их темой являлось обсуждение моей личной жизни и предполагаемых романов с Эйданом, Беном и Гаем. Они осуждали меня за мнимые сексуальные извращения, за аморальную связь одновременно с двумя или даже тремя мужчинами. В статьях меня выставляли практически дорогой проституткой, современной Олимпией. Репортеры использовали фотографии с моего представления, посвященного Викторине, как доказательство моей развратности. На газетной бумаге изображение было нечетким, словно снятым через окно спальни. Откуда они взяли эти снимки? Я была уверена, что «Вэнити Фейр» не продал бы им отснятый материал, какую бы цену они ни предложили.

Затем пресса принялась муссировать проблемы в наших личных и деловых отношениях с Эйданом. Журналисты наперебой обсуждали мою продажу, высказывая предположения о том, что она послужила лишь отвлекающим маневром, а настоящая сделка была намного крупнее. Одна статья даже называлась «Эстергейт»^[26].

Эти истории выдумывает кто-то из моего ближайшего окружения, кто-то, кому очень нужно очернить мою репутацию. Пресса же с радостью поможет ему или ей в этом преуспеть. Но кто это делает и почему? Заслуживаю ли я подобного презрения? Я снова почувствовала приступ тошноты. Не уверена, что смогу противостоять этой сумасшедшей травле. И в то же время я честно призналась себе, что игра стоит свеч. Пресса расценила мою продажу как дешевый рекламный трюк, а информацию о заплаченных за меня деньгах сочла «уткой», как бы усиленно Бен ни опровергал это предположение, включая официальное заявление в «Вашингтон пост». В нем он также говорил, что в течение недели, которую мы провели вместе, у нас не было романа.

Затем, наконец, я дошла до небольшой вырезки из «Клариона». Единственная заметка, которую Эва обвела дважды.

Эстер Гласс может называть свое творчество откровенным, но, как «Клариону» стало известно, она далеко не всегда стремится сообщать подробности своей личной жизни. Помните непристойные рисунки этой художницы, опубликованные нами на прошлой неделе? Так вот, она сделала их, будучи подростком — какой талантливый ребенок! Вскоре после этого она переехала из своей хипповской общины в комнату в Лондоне и сменила имя Эстер на Эммелина. Что она пыталась скрыть? Ходят слухи, что у нее тогда родился ребенок и Эстер не хотела, чтобы его отец об этом узнал. Но у отцов тоже есть права, и в данном случае счастливый папаша наверняка желал бы знать о ребенке. Ну же, Эстер, когда вы собираетесь раскрыть свои секреты и обо всем поведать общественности?

Я отшвырнула газету, метнулась в дом и стремглав помчалась в комнату матери. Эва еще спала, лежа на боку; она казалась маленькой и беззащитной. Я громко распахнула ставни, и мать настороженно открыла один глаз, затем другой. В свете дня я заметила, что у нее приятный загар, а глаза ясные и здоровые.

— Я собиралась просить Жака отвезти меня в больницу, — сказала я, — чтобы поговорить с твоим лечащим врачом.

Эва виновато взглянула на меня, села на постели и принялась нервно приглаживать стеганое одеяло.

— Но, — я изо всех сил старалась не повышать голос, потому что на самом деле мне хотелось схватить ее и хорошенько встряхнуть, — Жак сказал, что ты не больна и не болела ни минуты. Никаких визитов в больницу. Никакого больного сердца.

Эва не пыталась ничего отрицать, а вместо этого спокойно наблюдала за моей яростью и молчала: просто легла опять на подушку и смотрела на меня.

— Так что я, черт возьми, здесь делаю? До открытия моей выставки осталось всего три недели. И ты считаешь, что это подходящее время, чтобы припереться в эту лачугу на краю света? Это просто невероятно!

— Эстер, подойти сюда и сядь.

— Я слишком зла на тебя! — прокричала я словно трудный подросток. Как ей удается заставлять меня так себя вести? Я с сердитым топотом вышла из комнаты и спустилась вниз.

— Я хочу, чтобы ты отвез меня в аэропорт, — сказала я Жаку.

Он взглянул на меня поверх пилы и извиняющимся тоном произнес:

— Машина поломана, у меня остался только мотоцикл.

Меня одновременно бросило в жар и в холод. Я пошла в уборную, где меня вырвало.