Шедевр

Эйдан снял старое ателье рядом с Тули-стрит в качестве временного офиса и склада. Шли месяцы, и мы проводили вместе все больше и больше времени. Я помогала Эйдану подбирать художников, и мы планировали нашу первую серьезную выставку. Когда он уезжал в Нью-Йорк, я с головой окуналась в работу, веселилась с друзьями, как и раньше, но постепенно недели без Эйдана становились все тяжелее и невыносимей. Когда его не было рядом, я чувствовала себя совершенно опустошенной. Эйдан об этом не догадывался, и поэтому между нами ничего не происходило. И он ничего не рассказывал о своих делах в Нью-Йорке. Я начинала подозревать, что у него там есть какая-то женщина, отношения с которой он пытается выяснить. Но я слишком смущалась в его присутствии, чтобы открыто спросить об этом.

Однажды, в тот день, когда Эйдан должен был вернуться из очередной поездки в Нью-Йорк, я ждала его в офисе. К тому времени мы были знакомы уже около десяти месяцев, и на этот раз Эйдан отсутствовал четыре недели. Я трудилась с таким рвением, что это напугало меня. Я никогда не могла бы назвать себя трудоголиком: я работала увлеченно, но очень спокойно, без напряжения. Но теперь все было иначе. Я знала, что делаю это для Эйдана, и хотела, чтобы результат ему понравился.

Я была довольна тем, что в итоге получилось, и не могла дождаться, когда он сможет разделить мою радость.

Глядя на улицу с лестничной площадки его офиса, я увидела, как Эйдан идет по мощеной улице, низко опустив голову, с чемоданом в руке. Меня встревожило грустное выражение его лица: случилось что-то очень плохое.

Когда Эйдан заметил меня, на его лице показалась слабая улыбка, но глаза остались печальными, как туман над морем.

— Что произошло? — участливо спросила я.

— У меня выдалось несколько довольно сложных дней, — едва слышно проговорил он и отворил дверь.

Я побывала в супермаркете и теперь выложила содержимое пакета на импровизированный стол, потянула за колечко на банке и протянула Эйдану пиво. Он слегка улыбнулся, сделал глоток, потом сел на стул, тяжело вздохнул и закрыл глаза.

Я не стала интересоваться подробностями, а предложила сделать ему массаж спины.

— Я не знал, что ты умеешь, — сказал Эйдан.

— А чему, по-твоему, нас учили в общине? — спросила я и подошла к нему. Я положила большие пальцы на основание его шеи и начала делать осторожные кругообразные движения. Я никогда раньше не дотрагивалась до него, и это первое прикосновение взволновало меня.

Его мышцы были напряжены, и мне понадобилось некоторое время, чтобы расслабить их. Постепенно мои руки спустились к его лопаткам. В этот момент Эйдан взял мою руку и слегка поцеловал пальцы. Потом, не открывая глаз, повернулся, посадил меня к себе на колени и притянул ближе. Между нами проходил поток чего-то чистого, легкого и прекрасного. Наши тела медленно, но неизбежно слились в одно, пока, несколько часов спустя, мы, наконец, не разжали объятий. Когда мы снова обрели способность воспринимать окружающий мир, то обнаружили, что лежим на пыльном полу, среди картонных коробок, картин и холстов, занимавших почти все пространство кабинета. Эйдан медленно сел и положил голову на руки. Он глубоко дышал. Я лежала и смотрела на него, не зная, о чем он думает. Наконец он повернулся, посмотрел на меня и провел пальцем по моей щеке. Я сонно улыбнулась в ответ. Я чувствовала себя счастливее, самодостаточнее, чем когда-либо прежде. Словно наконец нашла себя.

— Я не думал, что это может произойти, — слабо проговорил он.

Эти слова пронзили меня словно нож. И только тогда я обратила внимание на выражение лица Эйдана. Он выглядел испуганным, словно только что нырнул на самую глубину бассейна и вспомнил, что не умеет плавать.

Как могла я настолько неверно истолковать его намерения? Мой язык прилип к небу, а сердце вырывалось из груди. Я потеряла дар речи. Вскочив на ноги, я схватила одежду, которую смогла найти. Эйдан пытался остановить меня, но я убежала. Я бежала по мощеной улице, подальше от офиса, от Тули-стрит, и не могла остановиться. Я спустилась к реке, пробежала мимо Тауэрского моста, мимо сонного Сити и помчалась дальше. Наконец я добралась до дверей Восточного дворца.

Только сейчас я поняла, что забыла надеть туфли. Мои ноги были черными от грязи и кровоточили. Петра открыла мне и позвала Билли. Вместе они отнесли меня на наш этаж и положили в кровать. Затем Петра приготовила мне ванну и помогла в нее забраться. Она вымыла мои волосы, намылила кожу и постепенно вытянула из меня признание.

Мне казалось, что я повисла над пропастью и стала крайне ранимой. Мне вспомнились портреты Фрэнсиса Бэкона, и впервые в жизни я осознала весь их ужас. Если бы Эйдан захотел, я позволила бы ему разрезать меня на кусочки, вытащить поочередно каждый орган, рассмотреть его, затем препарировать мой мозг, исследовать каждый канал, понять каждый нюанс, найти начало каждой мысли. Я принесла бы себя ему в жертву и ничего не ждала бы взамен. Этот образ напугал меня. Я ощущала себя уязвимой и одинокой. Я легла в постель, но сон не шел. И вот посреди ночи он позвонил.