Шеф

Так простоял он минуту или чуть более, а потом за спиной у него послышался детский плач. Олег обомлел. Ребёнок! Ребёнок идёт за ним! Совсем маленький! Потерялся? Как было не оглянуться, не подойти, не взять на руки? Но внезапно обожгла мысль: этому ребёнку – не больше года, разве такой может передвигаться сам с быстротою взрослого человека? Плач оборвался тотчас, едва эта мысль возникла. Олег почти побежал к вершине, твердя себе, что это пройдёт. Разве можно было не заболеть, так сильно измучившись и продрогнув? Но не беда, не беда! Рассвет уже скоро. Страх и болезнь уйдут вместе с ночью.

Когда подъём завершился, путь преградили густые ёлки. Протиснувшись между ними на открытое место, Олег слегка отдышался и вытащил из кармана брюк зажигалку, чтобы взглянуть, как пройти к возвышенности. Шипящее пламя затрепетало под ветром.

Олег стоял на краю обрыва. Трость выпадала из его пальцев. Рука, сжимавшая зажигалку, дрогнула. Огонёк погас. Из горла Олега вырвался хриплый смех. Нет, это уж слишком… Ни Бог, ни чёрт не способны на столь жестокое издевательство! Быть такого не может. Нигде, ни разу, ни при каких обстоятельствах. Никогда. Во веки Веков! Аминь! Вбив себе в сознание эту мантру, Олег опять крутанул колёсико зажигалки. Оксанкин муж скользнул по нему равнодушным взглядом и отвернулся. Всем телом. Оно раскачивалось над пропастью. Толстый сук огромного дуба, к которому был привязан конец верёвки, трещал и гнулся. Должно быть, висельник перестал трепыхаться совсем недавно – ветер не мог так сильно его раскачивать. Небо стало чуть-чуть светлее. Но это был не рассвет. Увы, не рассвет.

Проходя по длинной и узкой кромке между двумя оврагами на возвышенность, Олег думал, где и когда он умер. Не муж Оксанки, а он, Олег. Решил, что под буреломиной. Ад – для мёртвых. Значит, он мёртв. Ад у него с детства ассоциировался не с физической болью, а с бесконечным ужасом и тоской. Что ж, ассоциации оказались правильными.

Он понятия не имел, зачем продолжает идти к вершине горы. При этом шёл так, будто ему было куда спешить. Почти не хромал. Ни о чём не думал. Дёргающая боль буравила мозг, спасая от худшего – от уединения с безысходностью. Лес редел по мере подъёма. Дождь продолжался. Белые клинки молний резали темноту с отрывистым, глухим треском.

На вершине росли берёзы и сосны. Идя меж них, Олег не заметил, как отступила боль и разжались клещи, стискивавшие сердце. Он вдруг представил, какой волшебной стала бы ночь, появись на небе месяц и звёзды. Москву, наверное, было б видно с такой горы! И точно – подступив к краю, он ощутил громадную высоту. Душа его застонала, но не от ужаса. Тут его не могло и быть, потому что это была высота не склона, а звёзд Млечного пути. Он манил Олега все тридцать лет его жизни приступами туманной тоски, невообразимо далёкой для понимания и немыслимо близкой для молчаливого разговора глаза в глаза. Нормальных людей она будоражит только во снах, сразу забывающихся навеки, а он, Олег, без неё не видел бы ни малейшего смысла жить. Она была необъятнее и таинственнее Вселенной, эта тоска. И ночь, окутавшая лесистую гору, дышала ею. Заворожённый, стоял Олег над обрывом и упивался зовом непостижимого.

Кто-то тронул сзади его плечо. Он медленно повернулся – без любопытства, без страха, но с раздражением на того, кто посмел прервать его одиночество. Повернувшись, оторопел. Перед ним стояла красивая молодая женщина под фатою. Она держала свечу, огонёк которой не ёжился под дождем и не колыхался от ветра. Олег не знал, что и думать. Стоял, смотрел.

– Что ж, пойдём, – сказала невеста, взяв его за руку выше локтя. Голос у неё был девчачий, звонкий. Но по её лицу, обрамлённому тёмно-русыми волосами, Олег заметил, что ей не меньше лет, чем ему: около рта – складка, в глубине глаз, огромных и синих – мёртвая пустота, прогрызенная годами.

– Куда пойдём? – спросил он.

– Как куда? Венчаться!

Тут за оврагом вдруг раздалось церковное пение, зазвонили колокола. Женщина тянула Олега к пропасти. Он упёрся, панически возразив:

– Мне нельзя венчаться! Никак нельзя! У меня есть жена… И дети!

– Не беспокойся. Они умрут, едва мы приблизимся к алтарю.

Возмущённо ахнув, Олег решительно вырвал руку из её пальцев. Тогда она усмехнулась и начала отступать к обрыву.

– Стой, упадёшь! – заорал Олег. Она захихикала, показала ему язык, а потом поставила ногу на пустоту, и – пошла по ней, как по полу, над гулкой пропастью, жестами призывая его последовать за собою. Он не отреагировал, потрясённый. Тогда она вдруг застыла и приложила палец к губам. Колокола смолкли. Пение смолкло. Дождь прекратился.

– Иди сюда!

Не голос это был – ветер. Олег мотнул головой. Невеста ощерилась, как волчица, однако сразу опомнилась, и её глаза засветились нежностью.

– Там, внизу, ребёнок какой-то бегает, – не замедлил Олег воззвать к её столь внезапно проснувшейся доброте. – Случайно, не твой?