Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

Глядит, а на полу, ползком тащится к ее кровати старый камердинер Прокл Онуфриевич.

— Что ты? Что тебе? Что с тобой? — крикнула она.

— Уми… умира-а-а-ю… Скликайте народ скорее: покаяться хочу… про все покаяться… Знаю я про заве… завещание. Василий Алексеевич его украл… Ох, тяжко мне… Все покажу… Скорее народ созывайте… а то помру, не успею… Христом Богом молю, бегите… звоните…

Антонина Александровна вскочила, как была, в одной сорочке.

— Господи… что же… кого же звать…

Она совершенно растерялась и стала зря бестолково метаться по спальне…

А минуты старого слуги-предателя были, действительно, уже сочтены.

Он тяжко дышал, хрипел, не имея сил подняться с полу.

— Скорее!.. Выкрал он, проклятый… пятьдесят тысяч мне за это дал. Простите меня, матушка-барышня… сзывайте скорее народ… А то ничего не выйдет… потому вы меня без свидетелей слышите… Ох! Ох!

И увы! Действительно, ничего не вышло; когда, наконец, сбежались служащие, старик был уже мертв.

С ним умерла для выигрыша дела тайна исчезновения последнего духовного завещания. Сколько ни судилась несчастная Кромова, она ничего не добилась.

Путилин мастерски сыграл свою роль в этом деле. Одного только не мог предвидеть гениальный сыщик: смерти камердинера в ту же ночь, когда он принудил его на сознание.

Но с Господом Путилин не беседовал и, поэтому знать не мог.

«ЗОЛОТАЯ РУЧКА»

ПРЕДИСЛОВИЕ

Подобно знаменитому русскому авантюристу экскорнету Николаю Герасимовичу Савину (одно из гениальных похождений которого — попытка явиться «претендентом на Болгарский престол» — уже известно нашим читателям), «Золотая Ручка» — еврейка Сонька Блумштейн — является одной из самых ярких, блестящих фигур судебно-криминального мира.

По массе содеянных преступлений, по дерзости и смелости, с какими она совершала их, она не имела соперниц.

Между Савиным и «Золотой Ручкой» есть, конечно, большая разница в том отношении, что первый нечаянно «свихнулся» и покатился по наклонной плоскости преступности, тогда как вторая была, так сказать, прирожденной преступницей.

Первый был барином до конца ногтей, вторая — юркая дочь той накипи гонимого племени, где контрабанда, эксплуатация проституции и всевозможные гешефты на земле гоев не вменялись в особое преступление (нравственно-моральное). Савин избегал пролития крови, Сонька Блумштейн была обагрена ею.

И таковы были слава и популярность Соньки, что ее прозвище «Золотая Ручка» стало нарицательным.

«Работает чисто, как „Золотая Ручка“. — „Эх ты, „Золотая Ручка““.

Имя ее присваивалось и присваивается многими особами из темного, преступного мира, но… слабые, жалкие копии, как все, вообще, копии, бледнели и бледнеют перед блеском оригинала.

Главной сферой „работы“ знаменитой воровки-преступницы были железнодорожные поезда. Здесь она чувствовала себя, как рыба в воде.

Для нее самым крепким образом запертые купе были „открытыми дверями“; самый быстрый, бешенный ход поезда — „пустяшной преградой к исчезновению“.

В кровавой летописи железнодорожных краж-убийств она занимала совершенно обособленное, исключительное место

СТРАШНОЕ КУПЕ I КЛАССА

В курьерском поезде Варшавской железной дороги, следовавшем из Варшавы в Петербург, уже почти все пассажиры готовились к прибытию: упаковывали вещи, умывались, чистились.

После Гатчины прошел контроль: кондуктор и обер-кондуктор.

— Ваши билеты, господа! Сейчас Петербург!

У дверей купе I класса остановился обер-кондуктор.

Он потрогал дверцу. Заперта.

— Здесь, ведь, этот богатый помещик находится? — тихо спросил кондуктора обер-кондуктор.

— Так точно, Иван Васильевич.

— Спит, верно. Побудить?

— Да стоит ли? Багажу с ним мало… Чемоданчик ручной.

— Ну, так успеет. А, признаться, на чай хорошо получал?

Кондуктор хихикнул.

— Перепало малость. Дозвольте вас, по прибытии, чайком угостить, Иван Васильевич.

— Ладно… что же — это можно, — довольно улыбнулся упитанный обер-кондуктор.

Вот уже и Петербург.

Гремя, хрипло дыша, вошел под навес вокзала поезд.

Началось то бешеное движение, та глупая, противная суета, какая всегда бывает при прибытии дальнего поезда.

— Ваше сиятельство! — уже громко, сильно постучался кондуктор в запертое купе. Ни звука оттуда, ни шороха.

Какой-то непонятный страх заполз в душу кондуктора.

— Что бы такое это могло означать?

Он бросился из вагона, с трудом протискиваясь среди массы выходивших пассажиров.

— Ну? — спросил его обер-кондуктор.

— Молчит, не отвечает…

Окно было плотно задернуто синей шелковой занавеской.

— Отпереть своим ключем! — решил кондуктор.

„А что если да случай какой необыкновенный?“ — вдруг ожгла мысль бравого обер-кондуктора.

— Постой Харченко, я на всякий случай жандарма приглашу. Все лучше при нем.

Вагон опустел. Зато теперь в нем стали толпиться иные „пассажиры“: дежурный по станции, жандармский наряд во главе с ротмистром, начальник станции, многие из кондукторской бригады.

— Отворяйте! — отдал приказ ротмистр обер-кондуктору. Тот всунул свой прямой железнодорожный ключ в отверстие замка, но, как он ни старался, дверь не открывалась.

— Что это, замок испорчен?