Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

— Вы это сейчас узнаете. Прошу писать, ваше сиятельство, следующее:

«Любезнейший padre Бенедикт! Чувствуя себя очень скверно, прошу Вас немедленно посетить меня. Граф С. Ржевусский».

— Як Бога кохам, я ничего не понимаю! Зачем мне приглашать настоятеля N-го костела?

— Вы желаете спасти вашего сына? — резко проговорил Путилин, пристально глядя в глаза графу.

— О! — только и вырвалось у магната.

— В таком случае я вас попрошу беспрекословно следовать моим распоряжениям.

— Но что я буду с ним делать?

— Вы, разыгрывая из себя больного, настойчиво попросите его остаться в замке и провести с вами всю эту ночь… во всяком случае, до того времени, когда я приеду к вам.

— А… а если он не согласится, ссылаясь на свои важные нужды?

— Тогда вы употребите насилие над «святым отцом», то есть, попросту не выпустите его из замка, хотя бы для этого вам потребовалось вмешательство вашей челяди.

— Помилуйте, господин Путилин, вы требуете невозможного! — воскликнул испуганно граф. — Ведь, это скандал, преступление, разбой. Какое я имею право производить насилие над человеком, да к тому же еще духовным?

— В случае чего, ответственность я приму на себя. Впрочем, если вам не угодно, мне остается покинуть вас.

— Хорошо! — с отчаянием махнул рукой старый граф.

Через час перед его замком остановилась карета, из которой вышел католический священник. Прошло минут сорок — и он вышел из замка обратно.

Очевидно, старый магнат не исполнил приказания Путилина.

НОЧНАЯ ПРОЦЕССИЯ

Два багровых высоких факела и несколько зажженных свечей в церковных канделябрах тускло освещали странную процессию, двигавшуюся по мрачным, длинным коридорам. Тут царил такой зловещий густой мрак, что этого света едва хватало только на то, чтобы не споткнуться, не удариться о стены коридора.

Вслед за двумя фигурами в черных рясах шел высокий, худощавый человек, за ним, попарно, шесть лиц.

— Не думал я, что мне придется совершать это печальное путешествие, — раздался под мрачными сводами резкий, властный голос.

— Что делать, ваша эминенция. Sic Deus vult. Так хочет Бог.

— Осужденный предупрежден, что казнь произойдет сегодняшней ночью?

— Пока еще нет. Misericordiae causa… ради сострадания к юному безумцу-святотатцу час искупления rpеxa не торопились сообщать ему заранее.

И опять жуткое безмолвие, молчаливое шествие таинственной процессии.

Но вот пол коридора стал как бы покатым, словно он спускался вниз.

— Осторожнее, ваша эминенция, здесь так скользко, — послышались вкрадчиво-льстивые голоса.

Воздух сразу изменился. Повеяло невероятной сыростью, точно от болота. Пол стал влажным, откуда-то сверху падали крупные капли холодной воды.

Свет факелов и свечей заколыхался вздрагивающими языками, словно под порывом ворвавшегося воздуха. Лязгнули замок и засов железной двери, пахнуло еще большей, отвратительной сыростью, и процессия стала осторожно спускаться вниз.

Казалось, точно неведомые существа-призраки, появившись на земле, вновь устремляются в ее таинственные недра.

— Однако с последнего раза сколько воды прибавилось здесь! — прозвучал опять тот же резкий голос.

Страх и тревога послышались в нем.

— Вода ведет свою проклятую работу. Она просачивается сквозь своды. Но не беспокойтесь, ваша эминенция, они еще так крепки, так надежны, опасности нет никакой.

— Да, это было бы большим несчастьем, большей потерей для нас.

Ноги хлюпали в воде. Багровый свет факелов, отражаясь в ней, делал ее изумительно похожей на кровь.

Летучие мыши с протяжным свистом крыльев проносились над головами идущих.

— Что с вами, отец Бенедикт? — тихо спросил шедший рядом с настоятелем N-го костела иезуит.

Отец Бенедикт что-то глухо пробормотал, указывая на щеку, завязанную черным шелковым платком.

— О, это — неприятная вещь! — послышался сочувственный шепот. А вы бы — liquor monacnorum?[10]..

Тот сокрушенно покачал головой, закутанной в капюшон сутаны.

Стало суше, светлее.

— Мы подходим. Amen.

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ ОСУЖДЕННОГО

В маленькой низкой камере со сводчатым потолком было полутемно. Какой-то ночник странной формы робко мигал, распространяя неприятный запах прогорклого масла.

В камере метался высокий, стройный молодой человек.

Это сын графа, Болеслав Ржевусский.

Его бледное лицо было искажено невыразимой мукой… Порой он в отчаянии заламывал руки — и из его груди вырывались крики, в которых звучало столько тоски, столько страха и гнева.

— Как они смеют! Как они смеют!

Бешенство овладевало им. Он бросался к железной двери и принимался, что есть силы колотить в нее руками и ногами.

— Пустите меня! Вы — преступники, палачи — слышите ли вы меня?

Ни звука. Ни шороха. Точно в могиле. Тогда он бросался к окну, и каждый раз в ужасе отшатывался от него.

Через толстые прутья железной решетки на него глядела своей страшной массой мутная вода.

— Господи! Да где же я? И что со мной?

И вдруг ему вспомнились рассказы о существовании потайных ходов из многих варшавских костелов, о ходах-коридорах даже под Вислой.