Шейх

А бой всё продолжался. Стрельба только усиливалась, слишком долгая и частая, чтобы считать, что у Ефимова есть шанс выкрутиться. А ещё эти разрывы — слишком много разрывов, слишком много гранатомётных выстрелов, слишком много. У Ефимова четыре РПГ — 26 и всё, а разрывы слышатся и слышатся. Вот стали доноситься звуки разрывающихся гранат, значит, противники сблизились почти вплотную.

И разведчики капитана Гуревича бежали и шли, шли и бежали, путь казался вечностью, и Игорь уже неоднократно пожалел, что столь поспешно отпустил задержанных.

«Надо было оставить их под охраной одной тройки… — И тут же: — Нет, нельзя, это всего три бойца, мало ли что… Может, следовало старика и мальчишку привязать к дереву? А потом вернуться? А если бы вернуться не получилось? Нет, не так, всё не так… — И тут же: — Что там у Ефимова? — мысль — молния, и повернувшись к тяжело дышащему за спиной радисту:

— Что там у «Леса»?

— Не отвечает.

— Ублюдство… блин… живее, не отставать! — и снова бегом, надрывая лёгкие и вслушиваясь в канонаду выстрелов. И сама продолжающаяся канонада как надежда на то, что ещё есть куда и к кому бежать на помощь.

И внезапно — стоп! Мысль, пронзившая всё тело.

— Стоять! — крик в микрофон, и голосом: — Стоять! — а рука сама тянется к джипиесу и карте. Цифры координат и облегчённое: — Уф, вовремя.

— Ляпин, ко мне! — короткая, отдающая суетливой поспешностью команда.

— Командир?! — слово, вмещающее в себя сразу несколько вопросов. И сразу перед глазами бойца развёрнутая карта. Тычок пальцем в переплетение линий.

— Мы здесь! — новый тычок. — «Лес» здесь! — и понимающий кивок головой Ляпина. Между двумя группами тянущееся не на один квадрат минное поле.

— Ясно… — в одном слове понимание необходимости и… некое бессилие перед неизбежным.

— Иначе не успеем, — группник не оправдывается, он констатирует факт. Может, Ефимов управится и сам, но пойди они в обход, и тогда точно не успеют придти на помощь. Интенсивность боя такова, что вскоре у кого-то должны закончиться боеприпасы. — Здесь метров пятьдесят, — Игорь кивает в сторону расстилающегося перед ними минного поля, и Ляпин вынужденно соглашается. Внутри всё трепещется от воспоминаний недавних событий. Но рука уже сама привычно тянется к притороченному к рюкзаку миноискателю.

— Давай помогу! — Гуревич, словно чувствуя себя виноватым и одновременно понимающим всю правильность принятого решения, начинает спешно отвязывать ИМП — 2й.

Ляпин успел сделать несколько шагов, даже нашёл одну ПФМку, когда вдруг миноискатель вырубился. Вырубился напрочь. Такого никогда не было, ни разу. Григорий перепробовал всё, но прибор продолжал молчать. Наконец оглянувшись назад на безмолвно застывшую группу, он снял рюкзак, сунул туда отказавший прибор и на мгновение замер, словно обдумывая свои дальнейшие действия. И пока он думал, а затем совершал ещё какие-то невидимые за его спиной манипуляции, среди стоявших в одну линию спецназовцев царила безмолвная тишина. Даже сам командир группы капитан Гуревич только нервно поигрывал желваками, но молчал, не произнося ни слова. Но вот тишина была прервана Гришиным тяжёлым вздохом, и все увидели в его руках уходящий к земле щуп.

Старик.

Едва русские скрылись из виду, Асламбек побежал. Конечно, это не был бег молодого мужчины, но тем шарканьем, коим некоторые идиоты пытаются отдалить встречу с Аллахом, он тоже не был. Асламбек бежал с уверенностью старого, но ещё крепкого легкоатлета, каковым он и был — давний, слегка потёртый значок кандидата в мастера спорта, того уже несуществующего государства с гордым названием Советский Союз, до сих пор висел на лацкане парадного пиджака Асламбека Хазарова. Он — Асламбек Хазаров — был ещё крепок и силён. Он мог бежать, мог — с лёгкостью, тем более вниз, под горку, по знакомой тропинке, незаметно для посторонних глаз петляющей среди хребтов и выводящей на засаженную грецкими орехами поляну. Туда, где он оставил рацию, вот только этот тщедушный мальчишка никак не хочет поспевать за легко переступающим через поваленные на тропу брёвна дедом. ДЕДОМ! — Асламбек улыбнулся: